И потом, в руках у директора всегда оставался козырь — «все-таки не вытянули», козырь, не позволяющий людям расхолаживаться.
Сказанное Челышевым, как он и ожидал, озадачило собравшихся. Закряхтели мастера, задвигался Левенков, бухгалтер Корташова уставилась недоуменно, дескать, из чего платить? Даже постоянный балагур и безотказный работник Андосов сощурился, заскреб подбородок.
Минуту-другую все молчали, осмысливая слова директора, наконец Волков выдавил из себя:
— Боюсь, не потянем.
— А ты не бойся,— сказал Челышев.— Делай, что тебе говорят, и все будет хорошо.
— Оно-то так. Да вот хватит ли силенок, люди ж не двужильные, Онисим Ефимович.
— Плохо, парторг, людей знаешь. Надо — они пяти-жильными станут. Такую войну выстояли, такую махину свалили! А он еще сомневается.
— Какой ценой? — спросил Левенков.
Челышев повернулся к инженеру, молча кольнул его взглядом и полез в карман за папиросами. Этого вопроса следовало ждать именно от Левенкова, для него главное — цена, затраты. Экий торгаш выискался. Не на базаре, понимаешь!
— Дорогой ценой. Невероятно дорогой! — сказал Челышев, сдерживаясь, чтобы не повысить голоса.— Скажи мне, Сергей Николаевич, на фронте, когда получали задание, приценивались? Вот ты сам как поступал?
— Не всегда приценивались. И жаль. Неоправданных жертв было много. Но то была война, был враг.
— И сейчас — война, и сейчас — фронт, только трудовой. И сейчас враги: разруха, голод.— Он повысил голос.— Пора бы это понять, товарищи! Трудовая дисциплина чуть ли не к военной приравнена — это вам о чем-нибудь говорит? Что, строго? Да. Чересчур? Может быть. А нужно ли? Нужно, жизненно необходимо! Волков, я твою, та-аскать, работу выполняю. Плохо шевелишься, парторг.
Волков был человеком покладистым, работником старательным и толковым, но как парторг Челышеву не нравился. Недоставало в нем напористости, инициативы. Избрали его полгода назад, в первые месяцы директор помогал ему, подсказывал во всем, но теперь, видя бесполезность своих усилий, не стеснялся указывать на промахи и недостатки прямо при людях. Пусть видят, что ошиблись при избрании, и извлекают соответственно урок.
- Я ведь на заводе человек новый,— заговорил снова Левенков.— Но кажется, что мы собираемся взять на себя явно завышенные обязательства. Это, знаете ли, на пределе человеческих возможностей.
Эк ты его, Левенков! Усек, ничего не скажешь. Это даже приятно, что инженер «глазастый».
— Именно так! — отрубил Челышев.— Вся страна — на пределе, а мы что же, в холодок?
- Речь идет не о холодке, а о реальности планов.
— При желании да при старании все реально. Тут уж положись на мой опыт, Сергей Николаевич.
— А я что-то не пойму,— подал голос непривычно долго молчавший Андосов.
— Чего не поймешь?
— Из-за чего сыр-бор.
— Вот и я не пойму.
Челышев удовлетворенно хмыкнул, но все же насторожился. От старшего мастера можно чего угодно ждать. Работник он безотказный, но языком своим не управляет совершенно: ворчит постоянно, пререкается, хотя и исполняет любые поручения.
На заводе, пожалуй, одному Петру Андосову было позволено спорить с директором, да и то не на полном серьезе — так, для видимости. Пускай ворчит, если не может сдержаться. Отворчится — с легкой душой и работать легче. По существу, все производство тянул на своих плечах старший мастер, Челышев лишь управлял, как и положено руководителю. Андосов же был вторым лицом на заводе, правой рукой директора, его верным помощником и заместителем на деле, а не по форме, как Левенков. Кирпичное производство старший мастер знал досконально. Сразу же после освобождения Белоруссии их вместе и прислали на Сосновский завод: Челышева — как опытного руководителя, Андосова — как специалиста-кирпичника.
Старший мастер заскрипел рассохшимся стулом, покрутил выщербленную пуговицу френчика на объемистом животе и с ухмылочкой проворкотал:
— Не пойму я этого звона колокольного. Кажись, никакого пожара не наблюдается. Годовой план мы выполним, еще и с привеском, четвертый гамовочный загрузим — хватит до нового сезона, если пупок не надрывать. А там, Сергей Николаевич вот обещался, будет готова бесконечная откатка — уже легче. Кто нас осудит? Еще и премию
тхватим. А надрываться какой резон. Вон бабам нашим рожать надо — работа деликатная...
Челышев нервно зашевелил усами. Опять Андосов зубоскалит, вместо того чтобы поддержать директора. Сразу идно, не хочет впрягаться в повышенные обязательства, кто хочет? И Челышев не хочет — нужда заставляет.
— Ты, Петро, что же предлагаешь — снизить прошлогодние показатели? Так тебя понимать?
— Хм, предлагаю... Я, Онисим Ефимович, вообще никогда ничего не предлагаю, кроме как хорошо работать.
А что такое хорошо работать — вопрос с закавыкой. Полторы нормы—хорошо, а, скажем, сто десять процентов разве плохо? Вот и возьми нас за рупь двадцать. Год на год не приходится. Отчитаемся в наилучшем виде.
— А перед совестью,— рассердился Челышев,— перед совестью как отчитываться будешь? Снижение производительности— всегда плохо!
Этого Андосова ничем не проймешь. Хоть бы ухом повел— сидит себе, ухмыляется.
— Ты вот что, Петро, огород не городи. Ответь лучше: потянем?
— Так чего ж не потянуть. Потянуть все можно. Дело оно такое...— закряхтел он, сгибаясь и поправляя на ноге кирзовый сапог.— Потянем — вытянем — протянем...— И снова подергал за голенище, шевеля носком сапога и внимательно его разглядывая, давая понять, что именно «протянем».
— Значит, и рядиться нечего,—оборвал его Челышев.— Будем считать вопрос решенным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177