Но в голову ничего не приходило, только разбирала досада и жалость к самому себе за невозможность показаться с сыном на людях. Показаться открыто, не таясь, никого не смущая.
На станции он первым соскочил с подножки и, опасаясь, что сын уйдет с попутчиками, тут же, на платформе, подошел к нему.
— Здорово, хлопцы,— сказал бодро, с вымученной веселостью.
— Здравствуйте,— ответил Максим, вздрогнув от неожиданности.
— Здравствуйте,— эхом отозвался Валерка Юркевич, взглянул на одного, на другого, понял, что он тут лишний, и заторопился: — Ну, я пошел.
— Давай, мы следом,— кивнул ему Захар и задержался на минуту, выжидая, пока метелицкие, если кто есть с поезда, уйдут вперед.
Максим нетерпеливо переступал с ноги на ногу и спросил:
— Вы ждете кого?
— Не-не, пошли. А что ты меня величать вздумал. Говори «ты», ладно?
— Ладно.
— Ну, расскажи о себе. У тетки Проси так и не поговорили толком. Знаешь, я не хочу к ней заходить...
— Чего? Она хорошая.
- Хорошая-то хорошая, да не ко мне. Ты, верно, знаешь, что мы с дядькой Тимофеем на ножах... Он со мной,— уточнил Захар.— Я к нему ничего не имею. Ну да дело это прошлое, забудем. Погляжу на тебя — худой ты, не болеешь? Если что надо, говори, я все сделаю. Может, учеба тяжело дается?
— Нет, все хорошо, здоровый. А учиться не тяжело. Вот экзамены скоро...
— Двоек не хватаешь?
— Не-е,— усмехнулся Максим.— В восьмом по русскому была четверка одна, а так пятерки.
— Да ну! Гляди-ка, просто молодец. А я, грешным делом, хватал. Только начальные классы и осилил, потом батька, твой дед, работать заставил. Но то время другое было. Тебе в институт надо. Не думал куда?
— Не знаю. С математикой у меня хорошо, может, на инженера.
— Дельно, это мне нравится. Выучишься — легче жить будет. Я вот не смог... — Он помолчал с минуту и добавил:— Потому, видно, все наперекосяк и пошло. Но мне чего... мне доживать помалу. Вот ездил в Гомель устраиваться. Знаешь, добрую квартирку присмотрел: отдельный вход, своя кухня, две комнаты. Одна тебе как раз подойдет. Поедем? Через неделю устроюсь на работу... Как ты, а?
— Не знаю.— Максим сник, посмурел.— Экзамены скоро.
— Ну да, понятно, сдавай экзамены, потом. Ты пойми, сынок, у тетки Проси своя дочка есть, которую кормить, поить и одевать надо. Думаешь, легко еще и племянника растить? Она, конечно, не прогонит, но ты и сам не маленький, должен войти в положение. Потом, скоро дядька Тимофей вернется... Какая ты ему родня? Нет, сын, надо уходить. Ладно — меня не было, а теперь? Батька, выходит, в стороне, а чужие люди кормят. Подумай, как это будет выглядеть. Похоже, настроила она против меня...
— Неправда, против вас не настраивала.
— Ну вот, опять — «вас». Кто ж родного батьку так называет.
— Я н-не привык, не заставляйте... — пробормотал Максим, опустив рыжую голову.
— Ладно, ладно, это я к слову,— поспешил Захар сгладить неловкость.
Он явно поторопился приблизить к себе сына, что называется, пережал. Хлопец он чувствительный и достаточно взрослый, наскоком не возьмешь, только навредишь. Тут надо не торопясь, всему свое время. И в кого он такой чувствительный? В Захаровом роду таких не было. И — рыжий. Откуда вдруг? Полина была темной, он —
тоже, дед...
«В прадеда! Дед Савка был рыжим,— вспомнил он вдруг.— Бона через какое колено перекинулось».
— А ты знаешь, на кого похож? — спросил неожиданно Максима.
Тот поднял удивленные глаза и заморгал.
— Не...
— На деда Савку, это прадед твой. Я вот гляжу, гляжу— и только сейчас дошло. Вылитый дед Савка! —заулыбался он, радуясь невесть чему.— Крепкий, значит, и у нас корень. Да... Родство, сынок, штука сильная.
Это опять прозвучало наставительно, и Захар неловко умолк, улыбка его стаяла. Разговор никак не клеился. Прошли половину пути, а о главном так и не сказал. Когда же, если не сейчас?
Поравнявшись с кленом, он решительно остановился.
— Ты не торопишься? - Да не особо.
— Пошли посидим.
Максим встрепенулся, кинул взгляд на дорогу, на житное поле и, ничего не ответив, свернул на узкую стежку, Он знал, конечно, о гибели матери под этим кленом и о ее распутстве в последний год жизни. «Доброхотливые» сельчане не преминули нажужжать в уши, это умеют.
Они устроились на лавочке, и Захар закурил, украдкой наблюдая за сыном. Тот сидел, по-стариковски сгорбясь, неподвижно, уставясь под ноги. Как у могилы.
Некоторое время сидели молча, и Захар чувствовал, что это молчание сближает их быстрей и надежней, нежели разговор. Словами всего не скажешь, да и какие придумаешь слова, чтобы передать кровное родство двух живых через мертвую и вместе с тем не затронуть прошлое Полины и его прошлое, чтобы отмести все наветы и не выдать сказочку вместо правды. У Захара таких слов не было.
Когда молчание слишком затянулось, он дотронулся до острого Максимова колена и спросил:
— Мамку хоть помнишь?
— Трошки помню, а больше — по фотокарточкам. У тетки Проси остались.
— Угу, так... Вот что, сынок, на улице, видно, про нее всякое трепали, так ты меньше верь. Люди разные: одни — со зла наговорят, другим лишь бы языки почесать, а толком никто ничего не знает. И я не знаю. Так что не слухай.
— Я и не слухаю.
— Вот и добре. Вот и молодец. Оно, видишь, один недослышит, другой переврет. А что они знают? Хотя бы про меня. Ничего не знают. И с дедом Евдокимом вышло.., Этот Евдоким был штучка еще та! Тебе, скажем, говорили, что он моих батьков, деда и бабку твою, и старшего брата в Сибирь упек? Ага, не говорили, тут у них рот на замке. Так вот, вся семья там и сгинула. Хлопец ты взрослый, буду — начистоту. Я не ангел и крылышек себе на лопатки не приклеиваю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177