— Зараз и Гаврилка явится.
— Дела...— протянул Тимофей.
Дед Макар опять, уже перед Тимофеем, начал извиняться за своего недотепу-сына.
— Не надо, дядька Макар,— остановил его Савелий.— Никто не виноват. Я сам...
Тимофей никого ни о чем не расспрашивал, а Савелий впился в него взглядом и с нетерпением ждал ухода гостей. В Тимофее была последняя надежда, только он мог что-то изменить. Савелий понимал, что никто ничего не сделает, но гнал эти мысли, заставляя себя верить в Тимофея. Сверчок умолк, и зрение у него наладилось. А может, и не было сверчка?
Дед Макар, видать, почуял, что пора уходить, и стал подниматься, но тут появился староста.
Гаврилка вошел, культурно постучав в дверь, остановился на пороге, неторопливо оглядел всех и сказал:
— Хлеб-соль!
С минуту все молчали, пока Тимофей не ответил:
— Благодарствуй, Гаврило Кондратьевич. Проходите, гостем будете. Или — служба?
— Да все разом, Тимофей Антипович.
Гаврилка показал свои мелкие, мышиные зубы и плюхнулся на табуретку, принимая слова Тимофея за приглашение сесть к столу. Дед Антип скрипнул скамейкой, и в горле у него заклокотало. Тимофей налил стакан и протянул старосте.
— А ты — што ж?
— Мы уже,— ответил Тимофей.
— Ну, дык с прибытием, Савелий Данилович! Пришлось, видать,— посочувствовал Гаврилка.— Эх, жизня!
Он поднес стакан к губам и начал медленно, с присвистом цедить самогон сквозь зубы. Дед Антип опять заклокотал и набычился, подогнув голову. Савелий, сам того не желая, примечал все до мелочей. Никогда дед Антип так откровенно не показывал свою ненависть к гостю.
Поговорили о том, о сем. Гаврилка сказал Савелию, что надо отметиться, стать на учет и немцев не бояться — не тронут мирного человека. На прошлое немцу плевать, лишь бы сейчас выполнял их установления и подчинялся безо всяких там штуковин. Он посидел полчаса и ушел. Следом за Гаврилкой поднялись и дед Макар с Лазарем.
Савелий тут же схватил Тимофея за рукав и потянул во двор, под навес.
— Ну, Тимофей, на одного тебя надежда. Вляпался я! Торопясь, он рассказал о четырех бойцах в лесу и замер, ожидая слов Тимофея как приговора.
— Не волнуйся,— успокоил его Тимофей.— Вечером у
меня будет Люба, она и отведет их в отряд. Они надежные? Маковский строг в этом отношении. А тебе — оставаться.
Тимофей огляделся — куда бы сесть. Ноги у Савелия вдруг ослабли, он привалился к штабелю заготовленных на зиму дров и сполз на колодку, цепляясь лопатками за острые углы березовых чурок. Минут пять сидели молча. Тимофей его не трогал.
— Это я виноват! — заговорил Савелий, с силой стуча кулаками по коленям.— В тепло потянуло, в постель мягкую... Сына обнять хотел, жену. Ведь мог бы продневатьна чердаке. Мог, Тимофей, мог? Что молчишь? Конечно, мог и обязан был! Ослаб... изголодался... не знал положения... Дикости все это, отговорки! Знал я, чуял нутром — нельзя. А поддался запаху хлеба, сверчку за печкой, скрипу половиц в хате. Ну, что я теперь, Тимофей? Что? И зачем
приходил? Отыскал бы сам.
— Где бы ты искал?
— В лесу нашем, где еще?
— И немцы там ищут, да без толку.
— Но это не меняет дела...
— Успокойся, Савелий,— оборвал его Тимофей.— Никто тут не виноват. Война.
— А Гаврилка, что он?
— Гаврилка? — переспросил Тимофей.-—Хитрый фрукт. И нашим, и вашим, а больше — себе. Но он у меня во где,— Тимофей показал сжатый кулак.— Его Люба — связная наша. Он догадывается, только виду не подает.
— А Люба как глядит на это?
— Что Люба! Батька есть батька. А он нам выгоден — можно заставить молчать. С другим бы старостой это не вышло. Ну, ладно... Сегодня передам Григорию о тебе. Успокойся, отлежись. А теперь рассказывай.
У ног вертелся Валет, ластился к хозяину, по двору расхаживал красавец петух, любимчик деда Антипа, хрюкала свинья в закутке — все так мирно, по-домашнему, как будто не было ни войны, ни окружения, ни смерти, ни четверых голодных товарищей Савелия. Серые бесформен-ные тучи еще с утра затянули небо, начинал моросить мелкий осенний дождь.
Хата у деда Антипа — хоть собак гоняй. Позапрошлым летом поменяли нижний венец, поставили дубовый — теперь стоять ему еще лет сорок. Строилась хата в расчете на большую семью: горница шагов на восемь в длину, девичья, нынче спальня Савелия и Ксюши, боковушка для стариков, а после дед пристроил трехстен, где кухня, столовая и прихожая — все вместе. Младший сын деда Антипа отделился, двое старших погибли в гражданскую. Вот и оставалась хата без молодого мужика, пока Ксюша не вышла замуж. .
Савелий родился и вырос в Линовке, там же похоронил своих стариков. С Ксюшей они дружили еще со школы. В Метелице школа-четырехлетка, подросткам приходилось с пятого класса бегать в Липовку. Как женился Савелий, дед Антип поставил условие: перебирайся в Метелицу. Савелий уперся было и не пошел бы из Липовки, но, кому на горе, а деду Антипу на радость, случился пожар в деревне, и хата Савелия сгорела. В Метелицу Савелия забрали с руками и ногами, поскольку он для деревни лицо видное — агроном. «Отныне,— сказал дед Антип Савелию,— хата — твоя и ты в ней хозяин. Зачинай новую жизнь!»
И вот мечется Савелий по горнице и не находит места. Мог ли он подумать, что хата деда Антипа, ставшая ему родной, обернется ловушкой, западней. Больше всего мучила его необычность заточения. В застенке легче: знаешь, что решеток не поломать, не уйти от часовых. А тут — свобода, иди на все четыре стороны. И не пойдешь. Заботится о Савелии жена, обхаживает ласково, последнее отдает, а все не впрок. Серое у него лицо, синяки под глазами, щеки впали, и живот чуть ли не к хребтине прирос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177