Но были в письме и такие слова: «Приезжай, Светка очень обрадуется». Они-то и обнадеживали. Он понимал, что не может Надя так вот сразу обо всем забыть, и ее сухое письмо нисколько не обижало. Было ясно: она принимает его и готова простить.
За неделю в управлении нашли нового инженера, Левенков передал все дела и был свободен. Накануне отъезда он устроил небольшой прощальный ужин, пригласив Демида с Ксющей да Петра Андосова с женой — соседей по дому и самых близких ему людей на заводе.
Невеселым было застолье. Гости чувствовали себя скованно, говорили о постороннем, несущественном, зная, что их дела и заботы теперь далеки от Левенкова, а он, понимая их состояние, пытался оживить разговор, бодрился, но делал это неумело, неестественно, потому что и самому, как ни опостылела ему Сосновка за два года, было.грустным расставание. Демид налегал на выпивку, Андосов пробовал балагурить по своему обыкновению, но и у него не получалось, Ксюша откровенно грустила, видно вспоминая Наталью. Только под конец старший мастер высказал то, что было на душе у всех.
— Жалко, Сергей Николаевич, что ты уезжаешь. Жалко.
— По-другому нельзя.
— Да я понимаю, чего ж не понять. И все ж таки...— Он помедлил, поскреб подбородок и добавил как бы между прочим: — А я бы принял твою сторону.
Этого Левенков не ожидал. Андосов был человеком порядочным, но всегда держался серединки между инженером и директором, ни с кем не обостряя отношений; с Че-
лышевым же он с первого дня на заводе, казалось, сработался как никто другой, и рассчитывать на его поддержку было бы самонадеянно. К тому же Левенков не искал ничьей поддержки, даже не пытался найти ее, он только сегодня с запоздалым сожалением подумал, что за два года так и не предпринял каких-то решительных действий, лишь противился в одиночку воле директора, думая больше о своем спокойствии, нежели о пользе дела. Может быть, потому Андосов и другие мастера боялись с ним откровенничать. «Чужой я для них. Чужой, и своим даже не попытался стать»,— подумал он с досадой и, глянув мастеру в глаза, благодарно улыбнулся:
— Спасибо, Петр Матвеевич. Только, боюсь, без толку все.
— Под лежачий камень вода не течет. Чего ж не попробовать?
— Нет,— покачал головой Левенков.— Нет, бесполезно, рано. Сейчас время Челышевых. И потом, Петр Матвеевич, не тот я, видно, человек. Понимаете, не тот. Есть люди, как бы вам сказать, ну... борцы есть и созерцатели. Так вот я, скорее всего, созерцатель.— Он криво усмехнулся и, прицокнув языком, подчеркнул: — Не борец.
— Жалко, жалко,— вздохнул Андосов.— Ну да после драки кулаками не машут. Даст бог, сам споткнется.
— Значит, это правда, что он знал довоенную карту?— вмешалась Ксюша.
— Вряд ли. Карту — вряд ли, но залегание пласта знал. Вот ума не приложу: откуда. Петр Матвеевич, как думаешь? Ты с ним с сорок третьего.
Тот лишь пожал плечами.
— Силен, бродяга, душа из него вон!—подал голос Демид.— А мне он нравится — мужик! С огородами подкузьмил? Ну и подавись ими. Мы его на другом обставим.
— Ты-то обставишь, а другие? — спросил мастер.
— А плевать мне на других! Были б гроши да харч хороший, все остальное суета. Давайте лучше выпьем за Сергея Николаевича, за комбата моего. Живы будем — не помрем, Матвеевич. Наливай.
Назавтра Левенков уложил свои небогатые вещички в два чемодана, домашние пожитки и все Натальино отдал Ксюше, окинул в последний раз опустевший дом, безлюдный Малый двор, заводские корпуса с привычной красной трубой, и Демид отвез его к московскому поезду.
До конца учебного года оставалось еще три месяца, а на уроки ходить становилось все трудней и трудней — так и подмывало проехать мимо Ново-Белицы, мимо своей школы, поблескивающей под утренним солнцем зеленой крышей, просидеть в вагоне до Гомеля, сбегать в кино, пошастать по городу.
Артем с Максимом (их давно уже не называли Артем-кой и Максимкой, разве что мать когда-никогда оговорится) учились вместе, в одном девятом «Б» классе, вместе ездили на поезде, так как и в Сосновке, и в Метелице были школы-четырехлетки.
Первый урок начался обычно, но в середине, когда ру-сичка Алла Петровна, погоняла троих по домашнему заданию и приступила к объяснению новой темы, вдруг зазвенел школьный звонок. Все понимали, что это какая-то ошибка, однако оживленно захлопали крышками парт, загалдели, кто-то успел выскочить в проход.
Русичка с недоумением поглядела на свои наручные часики и сердито застучала мелом по доске, рассыпая крошки:
— Вы куда? На место! Урок не окончен! Я кому сказала, урок не окончен, это по ошибке. Обрадовались!..
Но звонок, с короткими перерывами, не успевая затихать, все звенел и звенел.
— Корташов,— попросила Алла Петровна Артема, сидевшего за второй партой в крайнем ряду,— сбегай узнай.
Не успел Артем выскочить из класса, как в дверях столкнулся нос к носу с директорской секретаршей.
— Всем — в вестибюль! — выпалила та.
— Что такое?
— В вестибюль,— повторила секретарша каким-то не своим голосом и, бледная, перепуганная, с широко даст крытыми блестящими глазами, побежала к следующему классу.
— Передали по радио, да? — спросила взволнованно русичка, подходя к двери.
— Всем — в вестибюль,—ответил Артем, пожимая плечами, и первым рванулся по коридору к лестнице, с третьего на второй этаж, где располагался просторный пустой зал с несколькими дверями в длинной стене: средняя из них — учительская, а через учительскую — кабинет директора, куда вызывали только в особых случаях, его, например, всего два раза за пять лет для основательного разноса, когда стоял вопрос об исключении за прогулы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177