Нет, расслабляться он себе не позволит. Не то время, чтобы сомневаться и разводить филантропию, не та обстановка. Работать надо, работать, понимаешь.
— Ксения Антиповна!
В дверях показалась Корташова.
— Звали, Онисим Ефимович?
— Давай-ка сюда свои бумаги — обмозгуем.
Весь октябрь Сосновский кирпичный лихорадило. Взятые к празднику обязательства надо было выполнять, и Челышев чуть ли не сутками пропадал на заводе: носился от конторы к карьерам, к печи, к сараям, гремя своим зычным басом, приказывая, ругаясь на чем свет стоит. Задуманное продвигалось туго, и директор был злой как черт, сам нервничал и нервировал других. Все рабочие не могли одинаково превышать свои нормы, отсюда исходила неразбериха: в формовочном нарежут сырца больше положенного, откатчики не успевают отвозить — вот и запарка; или наоборот: коногоны навозят глины — не успевают резчики.
Левенков знал, что без штурмовщины не обойтись: невозможно так вот, с ходу ускорить ритм всех рабочих процессов, потому-то ему и не нравилась челышевская затея. У производства есть свои законы, которые нельзя отменить одним властным приказом, но Челышев не хотел этого признавать. Он считал, что человек сможет черту рога своротить, лишь бы только захотел по-настоящему. Отсюда вывод: к тем, кто не хочет работать в полную силу, применять жесткие меры. И Челышев не бросал слов на ветер, в этом Левенков вскоре убедился, став свидетелем не в меру крутого нрава своего начальника.
Произошло это в конце октября. Отобедав, Левенков возвращался в мастерские в хорошем настроении, довольный слесарями, подготовившими лебедку для бесконечной откатки. Шел, как обычно, напрямик — мимо столярки на Малом дворе, мимо погрузочной площадки. Здесь он всег-
да останавливался на минуту-другую поглядеть на работу выставщиков, или оборотчиков, как их называли завод-чане.
Всякий раз, когда очередной оборотчик проносился с груженой тачкой мимо, Левенков испытывал восхищение, невольную зависть и смутную, неосознанную тоску, будто о чем-то утерянном и теперь недостижимом, желанном. Вид сильного человека никогда не вызывал в нем ни высокомерного презрения, ни робости, как это бывает у людей физически слабых, ущербных, а наоборот — только восхищение. Он бы с радостью променял свое образование, инженерство и связанное с ними уважение людей на эту грубую физическую силу, на отливающие синевой вен вспученные бицепсы, -кряжистую осанку, валкую походку уверенного в себе человека.
Возле загруженной наполовину платформы стоял Челышев, насупленный, сердитый. Увидев Левенкова, кивнул ему и спросил:
— Куда?
— В мастерские. Лебедку будем устанавливать.
— Вместе пойдем. Я тут сейчас...— Он метнул взгляд на оборотчика Ивана Скорубу, заканчивающего разгружать свою тачку на платформу.— Видел работничка?
Левенков утвердительно кивнул. Он знал, что Скорубе несдобровать, сейчас Челышев устроит ему головомойку. Оно и поделом. В субботу, получив аванс, Скоруба запил и прогулял воскресенье и понедельник; а поскольку воскресенье было рабочим, то у него получилось два дня прогула— дело серьезное.
Когда Скоруба закончил разгрузку, Челышев окликнул
его и подозвал к себе.
— Ну и что будем делать? — спросил он и нервно дернул усом.
Скоруба виновато потупился и переступил с ноги на ногу. Широкие плечи его осунулись, руки повисли плетьми, красное от кирпичной пыли угловатое лицо вытянулось книзу. Весь его вид выражал покорность, готовность принять любое наказание, любой разнос.
— Отвечай!
Скоруба заморгал слипшимися от пыли и пота ресницами и выдавил сипло:
— Дык я чего ж... я нагоню. . — Нагонишь, значит.
— Ага. Я хоть в две смены...
— Знаешь, что полагается за самовольное оставление работы?
— Дык где ж оставление? Я разве что... Ну перебрал трохи. Вон мастер уже объявил выговор — я ж ничего... заслужил, значица.
Левенков давно заметил, что Скоруба выделяется среди других оборотчиков покладистым характером, тихой смиренностью, отсутствием самоуверенности сильного человека.
— Выговором хочешь отделаться? — серчал Челышев.— Хватит, надоело, пусть суд разбирается.
— Как это? Я ж...
— Хватит! — отрубил Челышев.— Идем, Сергей Николаевич.— И двинул к сараям, по привычке заложив руки за спину, отчего при его высоком росте и худобе походил на плавно изогнутое коромысло.
Скоруба остался возле своей тачки, растерянно моргая красными ресницами, жалкий, обиженный, видно еще не веря, что за пьянку и прогул его отдадут под суд.
Не верил в это и Левенков, зная вспыльчивость Челы-шева, его невоздержанность в словах и угрозах. Но, отойдя шагов двадцать, все же спросил:
— Вы что, серьезно собираетесь сообщить прокурору?
— Конечно.
— Не понимаю, зачем?
— А чего тут понимать! Я обязан это сделать. Это мой долг перед законом, если хочешь.
— Но ведь это полгода тюрьмы! Военная статья еще не отменена.
— Вот именно, не отменена. Не сочли возможным. Намерение Челышева возмутило Левенкова. В конце концов, не преступник же Скоруба и работает, несмотря на свои запои, не хуже других. Видно, Андосов предвидел реакцию директора, потому и поторопился наказать своей властью. Челышеву же этого мало; и дело тут вовсе не в законе, а в его своевластии — как хочу, так и верчу. Даже районный судья, приезжавший по весне на завод, говорил (неофициально, конечно), что закон законом, но и руководство должно мозгами шевелить, подходить разумно к каждому факту нарушения дисциплины.
— Онисим Ефимович, знаете, что сказал Петр Первый, когда создал первый воинский устав?
— Ну-ну.
- Он сказал в том смысле, что уставом надо руко-
водствоваться, но не придерживаться, «аки слепой стены».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177