—спросил он у Проси, настойчиво не замечая Тимофея.
— Слава богу, не хуже других. И в школе ладно, вот и Тимофей скажет.
— Способный мальчик,— подтвердил Тимофей.— Старательный и спокойный. Только перегружать его не следует.
Захар покосился на Тимофея и заскрипел табуреткой. Только теперь Антип Никанорович увидел, что Захар крепко пьян. Красные глаза его ворочались медленно и неопределенно, будто ничего перед собой не видели, вспотевшая шея вздулась, и язык заметно спотыкался на звуке «р».
— Жить-то как собираешься?—спросила Прося.— Тяжелая нынче жизнь пошла.
- Тяжелей, чем было, не будет. Всяк нажился, и теперь проживу.
— Э, не скажи,— не согласился Антип Никанорович.— Прожить-то проживешь, однако тяжесть тяжести — разница. Одно дело — немца бить, другое — прокормить свою семью. Теперя полегчало, а было... Чул, што Лазарь сказал? Дурны-дурны, а тут в середку угодил. Это для вас— война, там хоть бицца можно было и загинуть как подобает, а для нас — одно изуверство.
— Оно и видно... Вон и Полина от тяжестей загнулась. Эх-х, не дожила баба! — Захар скрипнул зубами и собрал В огромные кулаки свои волосатые пальцы, словно показывая, что было бы с Полиной, доживи она до конца войны.
Разговор начал принимать крутой оборот. Обычно молчаливая и покорная, Прося раскраснелась и сердито вступилась за покойницу сестру:
— Ты особливо не рычи, ей тоже хлебнуть пришлось.
— Погляжу я, так все вы исстрадались и все хорошенькие,— уже не скрывая злости, прогудел Захар.— Ты сестрицу свою не покрывай, и мне она не чужой доводилась, да чего замалчивать, коли стервой оказалась. Пригрел на груди!..
Он торопливо наполнил стакан, одним духом осушил его, поскрипел зубами вместо закуски и продолжал:
— И нечего оправдываться! Чистенькие... Сына от теперь «перегружать не следует»...
— Оправдываться никто не собирается!—не выдержал Тимофей.— Не в чем нам перед тобой оправдываться. А сыном не укоряй, знаешь, что я был бессилен что-либо предпринять.
— Своих сумел уберечь,— проворчал Захар, все больше пьянея.
— Глупство городишь, паря,— вмешался Антип Ника-норович.— Пьяный ты для такого разговора, проспись-ка лучше.
— Я от обиды пьяный! За сына... А та... эх-х, баба, в душу наплевала!
— Не шуми, Захар, детей разбудишь,— попросила Ксюша.
— А, Ксюша?—словно очнулся Захар и продолжал, едва удерживая отяжелевшую голову: — Одна ты — человек, и Савелий — мужик, уваж-жаю!—Он навалился грудью на стол, полоская свои медали в миске с огуречным рассолом.— Уваж-жаю... А моя... эх-х!
— На Полину все валишь,— сказала Прося,— а своей вины не чуешь? Может, через тебя она и сбилась с путя. Судья выискался!
— Это каким манером — через меня?
— А таким, что совестливо ей было людям глаза показать.
— Не понимаю.
— Понимаешь, неча там! Перед нами героя не строй, не на митинге!
— Прося, не время сейчас об этом,— попытался остановить жену Тимофей.
— Ничего, время! — разошлась Прося.— Досыть я молчала! Полину никто не обеляет — виновата. А не герой-мужичок довел ее?.. Кабы был, как другие мужики, дома или в отряде, и Полина Полиной осталась бы.
— А я где, по-твоему, был?
— Тебе лучше знать. Но кто с Маковским был, мы тоже знаем.
— Маковский мне не указ! — выкатил глаза Захар.— У меня свой отряд имелся!
— Ладно, Захар, с этим разберутся,— сказал Тимофей.— Кончим этот разговор.
— Это с чем разберутся?
— С отрядом твоим. Пошли спать.
Тимофей поднялся, давая понять, что разговаривать с пьяным больше не станет, но Захар взорвался пуще прежнего. Хмель как будто отступил от него, лицо с хищной злобой перекосилось, он вскочил, опрокинув табуретку, и
грохнул кулаком в грудь, отчего с новой силой зазвенели медали.
— Со мной разбираться? Со мно-ой?! Это я разберусь!—И он опять ударил себя в грудь, как в пересохшую бочку.
Этого медального перезвона Антип Никанорович больше не мог перенести.
— Орденком бы тряхнул, коли герой,— проворчал он сердито.— А насчет отряда партизанского Тимофей правду сказал: разберутся. Коли нсвипонатый, значит, невиноватый, и неча глотку драть!
— Ви-но-ва-тый?! — захлебнулся Захар, сверкая глазами.— Раз-бе-рутся?! Да я за эти награды жизнью рисковал! Я там кровя за вас лил, а ты,— он повернулся к Тимофею,— а ты... детской кровушкой торговал! Сына моего кровушкой!
Тимофей пошатнулся, как от удара, и опустился на табуретку. В хате наступила тишина. Захар, видать, и сам понял, что хватил через край, умолк и опустил готовые крушить все подряд кулаки. Ксюша с Просей, ошарашенные этими словами, застыли, не в состоянии говорить.
В груди у Антипа Никапоровича всплеснула горячая волна, он вскочил и крикнул Тимофею:
— Ты што молчишь? Тимофей даже головы не поднял.
— Крыть нечем,— со злостью и в то же время как-то виновато сказал Захар.
— Ну, так я скажу. Вон бог, а вон порог!—указал Антип Никанорович на дверь и вдруг, притопывая ногами, закричал не своим голосом: — Во-он! Штоб и духу твоего не было!
Захар кинулся прочь из горницы, в сенцах зацепил ведро, видать, с силой поддал его ногой и, матерно ругаясь, вылетел во двор.
Назавтра поутру Алексей Васильков пришел за вещами Захара. От Алексея несло перегаром, и глаза его маслено лоснились, видать, уже успел опохмелиться.
— Извиняй, Никанорович,— пробубнил он хмуро, пряча под рыжими веками виноватые глаза.— Захар прислал за вещами.
— Там,— кивнул Антип Никанорович в угол.
Алексей принялся было увязывать вещмешок, но Антип Никанорович заметил бутылку на подоконнике и остановил его:
— Погодь. Вот это ишо.— Он взял недопитую вчера Захарову бутылку и сунул Алексею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177