Она принесла яблочно-грушевого взвару, прямо из чугунка налила в поллитровую кружку, в стакан, торопливо выпила, торопливо отошла к постели, разобрала ее и, дойдя уже до порога и протянув руку к выключателю, выжидательно поглядела на Захара.
— Напился,— кивнул он.— Туши.
Объятия Капитолины были порывисты, нетерпеливы и, как прежде, грубо откровенны. Захару это нравилось. Однако сначала с тревогой, потом с испугом и стыдом он начал осознавать, что с ним происходит что-то непонятное, неожиданное, о чем никогда не задумывался, даже предположить не мог о возможности такого. Впервые он не узнавал себя, впервые ощущал томительный стыд перед женщиной за свое бессилие. И чем настойчивее старался преодолеть немощь, тем более томительно и безвыходно становилось.
Наконец он нервно откинулся к стене, злясь на себя и лихорадочно соображая, что бы такое соврать — скажем, насчет резких болей в животе,— но опытная Капитолина опередила его, нисколько не обидясь.
— Ничего, Захарушка,— зашептала она успокоительно,— это пройдет, со всяким бывает. Не набирай в голову, не думай. Как-никак семь лет — срок немалый... Поостынь, забудь...
— Черт-те что со мной! Никак, лишку выпил,— выдавил он через силу, чтобы только не молчать постыдно.
— Может, и лишку. Не думай. Ты когда в Гомель-то?
— Если успею — завтра дневным. Надо у председателя отпускную взять да получить документы. Не станет мурыжить, думаю.
— Тебя не станет,— вздохнула Капитолина.— А меня не отпустил.
— Ты что, хотела уехать из Метелицы?
— Спрашивает! Давно хотела... от языков людских. Думаешь, мне тут сладко или хлопцам моим? Памятлив народ, злоблив, все дедом-старостой шпыняли, потому и отправила хлопцев своих в РУ. А он-то, батька, хоть кого пальцем тронул? Да за ним же Метелица как у Христа за пазухой всю, почитай, оккупацию пережила. За то и уходили в немецкой комендатуре. Может, он через Любку с отрядом связь держал, кто знает. Да, чего там, Захар, гады и есть! Мне их морды видеть...
— Вот и поехали, чего не соглашаешься? — решился Захар повторить свое предложение, хотя и понимал, что не сейчас вспоминать об этом.
Но Капитолина повела себя неожиданно.
- Ой, Захар, я не соглашаюсь... — Она приподнялась с подушки, повернулась к нему.— Да я хоть завтра! Чуешь, хоть завтра куда хочешь отсюдова!
— Что же ты сразу темнила? — обрадовался он.
— Да то... Не поверила.
— Серьезно я, а ты...
Капитолина ничего не ответила, только порывисто вздохнула, приникла к нему, и Захару не стало более чего стыдиться.
Проснулся Захар от веселого потрескивания в грубке и, увидев солнце в окне, с беспокойством взглянул на стенные ходики. Было четверть седьмого.
Капитолина возилась у плиты, готовя завтрак,— такая бодрая, подвижная, в одной юбке, босиком. Потягиваясь в кровати, он с легкой досадой подумал, что могла бы и толкнуть, вставая.
— Во сколько на поезд идут? — спросил охриплым со сна голосом.
— А-а, проснулся,— повернулась она, дразняще колыхнув просвечивающейся через сорочку полной грудью.— На первый давно прошли, на второй скоро. А тебе на што?
— Так...
Захар натянул штаны, с жадностью выпил кружку взвару и, проходя мимо плиты, не удержался — без стеснения, по-свойски обхватил Капитолину, вспоминая с недоумением и новым стыдом вчерашнюю оплошку.
— Что не разбудила?
— Спал больно сладко.
— Тебе к скольки в колхоз?
— Не к спеху. Авось обойдутся за-ради такого случая,— хохотнула она, высвобождаясь из цепких Захаровых рук.— Умывайся, есть будем.
Умылся он в сенцах, не выходя во двор, чтобы не мозолить глаза соседям, и в ожидании завтрака пристроился у лицевого окна, выглядывая поверх занавески на улицу. Еще вчера он наметил себе не проспать, увидеть поутру Максима — хоть издали. У Проси так и не разглядел сына по-настоящему.
За окном по одному, по двое появлялись сельчане, и редко кого Захар узнавал с первого взгляда — проходили больше молодые, неизвестные ему вовсе, чужие. От этого
и сама Метелица казалась чужой. Выстроенная заново, по существу, она таковой для него и была. И он для нее тоже. Сейчас, если не считать сына, между ним и его родной деревней не осталось ничего связующего. Более того, возникла обоюдная вражда, которую уже ничем не уничтожить, как бы Захар ни стремился к этому. Но он и не стремился. Он хотел лишь одного: поскорее убраться из Метелицы, забрать Максима и никогда не показываться здесь. Капитолина заметила, что Захар выжидает у окна, и подошла к нему.
— Сына выглядываешь?
— Да вот... — замялся он.
— Бона наискосок через улицу калитка,— указала она.-— Как выйдет хлопец, Валерка Юркевич, так и твой появится. Вместе они на станцию ходят. Щас, пора уже. Ну, я накрываю на стол.
— Угу, давай.
Спустя минут пять вышел Юркевич, огляделся и присел на завалинку, а еще через минуту появился Максим.
Захар торопливо шагнул в сторону от окна, чтобы остаться незамеченным, и продолжал наблюдать будто из-за угла, воровато. Он жадно вглядывался в сына — в его лицо, походку, в то, как здоровается с товарищем, говорит какие-то слова — и сожалел, что не может выйти на улицу, потрепать его по плечу, кивнуть по-отцовски, дескать, гляди там, учись хорошенько. Хотелось выйти сию минуту, но он понимал, что нельзя, и оттого разбирала досада на самого себя и на всех остальных. Пожалуй, только сейчас (еще вчера он не понимал так отчетливо) в нем по-настоящему заговорило отцовское чувство.
Ничего, успокаивал он себя, образуется. Встретит сына в вечернем поезде, со станции пойдут вместе, потолкуют. Надо о Капитолине рассказать, хлопец он взрослый, должен понять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177