Необычное и новое, увиденное им за сегодняшний день, нагромождалось одно на другое, путалось в голове. То представлялась непонятная наколка на жилистой теткиной руке, то дрожащие пальцы цыганят, то блестящие под вечерним солнцем белые рыбешки. И все время чувствовался вкусный запах хамсы.
Артемка уморился, его одолевала дремота.
Пока стояли погожие дни, с уборкой картофеля надо было торопиться. Близился октябрь, и никто не гарантировал от затяжных дождей. На своих планах сельчане управились еще в середине сентября, колхозное же поле наполовину лежало нетронутым.
Убирали под два плуга почти всей деревней. На косогоре вдоль утоптанной до окаменелости дороги, ведущей на станцию, белели бабьи платки. Как дым от паровоза, узкой лентой вздымалась пыль над бороздой за плугом и медленно отплывала в сторону.
Лазарь Плетнюк свозил бульбу на колхозный двор и ссыпал в бурт. Он сделал одну ходку и теперь возвращался на поле, сидя в передке воза с кнутом за голенищем. От станции донесся басовитый паровозный гудок. Прибыл утренний поезд из Гомеля, и Лазарь стал вглядываться в даль — не вернулся ли еще кто из фронтовиков? Но никого в солдатской форме на дороге не было, только одна незнакомая горожанка шла навстречу, удивляя его своим необычным видом. Одета она была в ярко-желтый макинтош, на голове — копна рыжих волос, губы накрашены, как у русалки на бумажном ковре, который видел однажды Лазарь на базаре.
Прошла мимо воза — не поздоровалась, не перекинулась словом, ничего не спросила. Ну да что с нее взять— горожанка, не привыкла здороваться с незнакомыми. Он поглядел ей вслед и то ли от удивления, то ли от удовольствия причмокнул губами. Все бабы на поле поразгибалй спины и провожали горожанку любопытными взглядами.
— Чтой-то за канарейка такая, дядька Лазарь? — спросил кто-то из молодых девок, когда он подъехал к ним.
— Право те, канарейка! — подхватила Капитолина.
— Скусная бабочка! — протянул блаженно Лазарь, но тут же с опаской оглянулся — не слышала ли его жена Глаша?
— Да не про нас,— вздохнула притворно Капитолина.
— Никак, Захар городской обзавелся? — решил кто-то. Посмеялись, погадали, к кому бы могла приехать такая
«фуфыра», и принялись за работу.
Перед самым поворотом на колхозный двор Лазарь увидел бегущего по стежке Артемку. Хлопец явно нес какую-то весть о приезжей. Лазарь остановился и окликнул его.
— Дядька Лазарь, вас шукают,— заторопился Артем-ка.— Мамка Сашкипа объявилась!
— Ты што, ты штой-та? Тьфу, тьфу! — напугался Лазарь.— Померла его мамка.
— Да не, дядька Лазарь! Живая, приехала толечки что. В школе она. Елена Павловна послала меня...
— Господи, как же это?..— Он глядел на Артемку и ничего не мог сообразить.— Как же это, а?
— Не знаю...
Лазарь по-бабьи всплеснул руками! — Бяда-а...
— Чего это? — спросил Артемка.— Мамка Сашкина нашлась?
— Ага, нашлась... Ой, Артемка, беги на поле, скажи тетке Глаше, а я бульбу отвезу и зараз же явлюсь. Беги, Артемка, беги, голубок.— Он с остервенением стегнул кнутом по крупу коня.— Но, окаянный! Но! Но! Эх, трутень проклятый!
Конь рванул с места, грозя порвать постромки, и Лазарь заторопился вслед за возом.
Известие о Сашкиной матери напугало Лазаря. Значит, эта «канарейка» и есть родная мать Саши, значит, живая и увезет его приемного сына? Что же теперь делать, как им с Глашей без Сашки оставаться? За что судьба так жестоко карает Лазаря, чем он провинился?
Всю жизнь его считали недотепой, всю жизнь на него покрикивали, как на хлопца малого, будто он в чем-то провинился.
Прошлым летом наводил о Сашке справки, но ничего не удалось выяснить. Сам Саша рассказывал, что перед войной мать куда-то уехала, и он остался с бабушкой и старшей сестрой, но при налете на Гомель «их убило бомбой», а его подобрали какие-то люди и привезли в детдом. Лазарь с Глашей успокоились, усыновили Сашу и теперь уже не боялись, что могут его потерять.
Лазарь доставил воз на колхозный двор и со всех ног кинулся в деревню. У третьего двора от околицы догнал Глашу и Артемку.
— Што ж то будет, Глаша? Отымет же, а? — спросил
он, чуть ли не плача.
Глаша запыхалась от быстрой ходьбы и выглядела такой же, как и он сам, растерянной и перепуганной.
— Молчи, Лазарь. Молчи, не знаю. Побегли скорей...
— Ой, бяда-а,— протянул жалобно Лазарь, не найдя жены защиты.— Энто ж она со станции шла... Што ж то будет?
Сашину мать Лазарь с Глашей нашли у себя дома. Она сидела у окна с мокрыми от слез глазами и сморкалась в голубой батистовый платочек. Канареечный макинтош ее лежал на подоконнике рядом с кожаной сумочкой. Саша с блаженным видом уминал конфеты и печенье, сваленные горкой на столе.
Глаша и Лазарь растерянно остановились у порога, глядя на красивую и молодую еще женщину.
Увидев хозяев, та с радостной улыбкой вскочила с табуретки и затараторила скороговоркой:
— Вы Плетнюки, да? Я — Сашина мама, Поливанова Елизавета Вячеславовна. Будем знакомы. Лазарь Макарович? Глафира Алексеевна? Как я рада вас видеть, как я рада! — Она торопливо высморкалась, утерла глаза.— Простите, я так взволнована... Сами понимаете. Глафира Алексеевна, дайте хоть вас поцелую... за Сашеньку. Ми-Лая вы моя, слов не нахожу! Простите, я так взволнована. Сашеньку нашла, единственный он и остался...— И она опять расплакалась, уткнувшись в Глашино плечо.
Глаша по бабьему обыкновению принялась успокаивать ее, а Лазарь присел к столу, не зная, что говорить, что делать. Он поглядел на Сашу, такого же светловолосого, как и его мать, с большими серыми глазами, с припухшей вздернутой верхней губой, и захотел пошутить с ним, но не решился, только сказал, указывая на конфеты:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177