Ксюша делает вид, что переживает вместе с Савелием, а в душе, кажись, рада сохранить мужа при себе.
Тесно Савелию в горнице, душно. Глаза б не глядели на эти стены, на тюлевые мирные гардины на окнах. Накинул тулупчик на плечи, собрался к Тимофею.
В трехстене, засучив рукава, Ксюша замешивала тесто, дед Антип, сидя у окошка, подшивал старые валенки. Иглу с дратвой он держал в губах, прокалывая шилом толстый войлок.
— Куда, Савелий? — спросила Ксюша. Савелии помолчал немного и ответил неопределенно: - Пройдусь...
Пока он надевал валенки, Ксюша рассказывала мелкие деревенские новости. Вскользь, как бы нехотя, заметила»
— Вчера Полина опять пришла пьяная. Совеем девка о путя сбилась.
Дед Антип тут же засопел, заерзал на табуретке и выпалил:
— Лярва!
— Ну что ты, батя, так сразу...— Ксюша смутилась. — Лярва и есть! — повторил дед.— Это ж надо, под немца легла, сучка! Штоб и духу ее в хате не было. Ты не скажешь, сам турну. Повадилась... И Артемку не пущать!
— Артемка и не ходит,— отозвалась Ксюша виновато.— Максимка же у Тимофея. А на Полину наговаривают...
— Во-во, у Тимофея,— распалялся дед Антип.— При живой-то матери дите — в детдоме.
Последнее время Полина зачастила в Липовку к своим немощным старикам. Но люди говорят, больше к Эльзе бегает и путается с немцами. Максимку отдала в детдом Тимофею и сестре Просе на время, пока старики выздоровеют. С Эльзой Полина никогда раньше не водилась, а тут вдруг съякшались.
Эльза — немка, привез ее Савичев, еще будучи молодым хлопцем, сразу после первой мировой. Худенькую, молоденькую, где только и выкопал. Родила она двоих сыновей и до сорок первого года звалась Лизой Савичевой. Люди и забыли, откуда она, да с приходом немцев вспомнили. Стала Лиза фрау Эльзой Диц, а сын ее младший Федор— Фрицем. Сам же Савичев ушел на фронт, старший сын Алексей, поговаривают, подался к партизанам. Савичев— мужик работящий, хозяйственный, отгрохал хоромы на загляденье всем, только не впрок. Квартирует в них сам комендант Штубе. Эльза хотя и приняла свою девичью фамилию, по сельчан не забыла, частенько заступалась за них и выручала из беды: то упросит коменданта отпустить невинно задержанных школьниц-комсомолок, то приструнить обнаглевших вконец полицаев, то еще что-нибудь по мелочам. К ней и похаживала Полина. Первый раз зашла с просьбой помочь старикам, во второй — отблагодарить за помощь, а потом... доподлинно никому не известно. В общем, загуляла баба, без мужика. И о Захаре Довбне ходили слухи один другого хуже. Появлялся он со своими подручными в соседних деревнях, назывался партизаном, требовал еду, одежду и уходил. Тимофей справился у Маковского о Захаре и получил ответ: в отряде его нет и не
'было с самого начала, других отрядов поблизости тоже нет. Может, группу отдельную сколотил, так зачем? Это и опасно, и без толку. Злился Маковский, грозил расстрелять Захара и его шайку, если попадутся. Да только поди найди его и докажи, что Захар не партизан.
Послушав дедову ругань, Савелий вышел во двор. Ар-темка на самодельных лыжах топтал снег в саду, возле него приплясывал Валет. За садом расстилались белые поля. Сугробы в конце сада сровнялись с плетнем, сосульки с крыш свисали толстые, короткие, не сосульки — наледи. Верный признак ранней, бурной весны.
Помахав сыну рукой, Савелий вышел на улицу. Безлюдной была Метелица, притихшей, только дул привычный северяк, срывая с труб над хатами сизый дым, вея по шляху тонкую, отливающую синевой поземку. Не мычали коровы в хлевах, не повизгивали свиньи. Не стало скотины в Метелице. Свиней порезали осенью, тайком, воровато, укрываясь от полицейского глаза, коров заграбастал немец. Что ни месяц — то новый грабеж. И собирает Гаврилка мужиков решать, кого на этот раз оставить без молока. Первый раз отобрали у семей коммунистов, потом начали чистить всех подряд. И этого не хватило. Порешили молоко оставшихся коров делить поровну между деревенскими детишками. У Савелия Зорьку не забрали, потому, как сказал староста, «возвернулся он по своему хотению, значит, от партейных отрешился». И еще: корова Савелия считалась одной из лучших в деревне. Теперь Ксюша делила молоко на три части, две из которых отдавала детным бабам.
Не успел Савелий поравняться с Захаровым двором, дорогу ему перегородила Полина с коромыслом в руке и двумя порожними ведрами.
— Стой, Данилович, с порожним перейду! — Полина стрельнула в Савелия игривым взглядом.— Аль не боишьси?
— Поздно мне бояться. Давно перешли,— ответил он и остановился.
Полина стояла перед ним, повязанная цветным платком, в валенках, в коротком кожушке нараспашку, будто и не замечала мороза. Плотная телом, румяная, она улыбалась с бабьей откровенностью и вызовом: что, не хороша?
— Гляди-ка, лихой, мужик! — Она подступила вплотную, так, что слышно стало ее шумное дыхание.— Коли так, зашел бы грубку поглядеть, чегой-то задымила. Му-
жика ить в хате не стало, а без грубки — бррр как зябко! Чарку поднесу. Не горилка —огниво!—Она передернула плечами и улыбнулась.
— В другой раз как-нибудь,— отказался Савелий, чуть отстраняясь от напирающей грудью Полины.
— Ну, ладно, авансом угощу. Больно ж хороша горилка!— не отступала она.
— Не употребляю я этого дела.— Он улыбнулся.— Вишь, ослаб. Ксюша говорит, иссох — на просвет видать.
— И-и-и! — протянула Полина.—Много твоя Ксюша понимает. Сухой мужик всегда жилистый! — Она так весело расхохоталась, что забренчали ведра.
— Эх, баба! — вздохнул Савелий.— Скользкая твоя стежка.
Полина вдруг переменилась в лице:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177