ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Но к Просе больше ни ногой, враг он этому дому, зачем же лишний раз бабу тревожить. Видно, и без того ей тошно от сознания, что он, Захар, на свободе, а Тимофей еще неизвестно где.
Максим ушел, скрылся из виду, а Захар все стоял у окна, сминая пальцами край занавески, пока его не окликнула Капитолина.
— Прошел ай не?
— Прошел...
— Так давай к столу.
Она уже надела кофточку, немного прихорошилась, считая неудобным садиться к столу расхристанной. Глаза ее живо поблескивали, и с лица не сходила довольная улыбка. Рада баба. Мужику рада, сегодняшнему «выходному», наметившейся перемене в жизни рада. Так чего Захару досадовать. Разве он был уверен, что с Капитоли-ной все так хорошо обернется? Нет, не был, лишь надеялся. Но вот наладилось же, значит, и в остальном наладится. Главное — он на воле. На воле ведь и сам себе хозяин!
Они завтракали, снова лежали в постели, обсуждали свою дальнейшую совместную жизнь. Выбрался Захар только в девять, когда солнце уже поднялось высоко в небе и припекало совсем по-летнему. Направился задами дворов по узкой полузаросшей стежке.
Так и добрался, никого не встретив, до правления колхоза. Только там, в коридоре, столкнулся с пожилым счетоводом Петром Юзовичем, поздоровался, но тот лишь часто закивал, перепуганно тараща глаза и уступая дорогу.
Крепкую, однако, оставил о себе память Довбня Захар. От памяти такой добра не жди.
— Председатель тут? — спросил он как можно мягче.
— Тут, тут,— опять закивал Юзович и поспешно нырнул в соседнюю дверь.
Захар обреченно вздохнул и переступил с ноги на ногу. Подгораздило столкнуться, теперь все правление узнает: явился Довбня. Ну и явился, что из того? Никому он зла не желает, ни на кого не затаил черной думки. Что ж ему теперь — перед всем миром на колени упасть? Все равно не поверят. А раз так, не стоит и унижаться ни перед этим плюгавым счетоводом, ни перед председателем.
Увидев перед собой Захара, Яков Илин отодвинул бумаги и скрестил руки на коленях, спрятал их за столом, давая понять, что ручкаться не намерен. Захар лишь ухмыльнулся, зная заранее, каков будет прием.
— Не узнаешь? — спросил он, пытаясь улыбнуться, но так и не смог.
— Хотел бы, да куда денешься,— произнес Яков недовольно и дернул таким же рыжим, как когда-то у Маковского, усом.— Открутился, значит.
— Амнистирован,— поправил Захар.
— Повезло, выходит?
— Другим такого везения не пожелаю. День за три отбывал — трудился. Так что сполна, от звонка до звонка, считай.
Он видел, что сесть его не пригласят, да и сам не думал рассиживаться. Но стоять навытяжку — это уж чересчур, не мальчик сопливый и в официантах не служил. Ишь ты его, начальничек.
Захар шагнул к стулу, уселся, демонстративно закинув ногу на ногу, и повторил:
— Трудился.
— Ну-ну. И что надумал?
— Жить надумал.
— И где?
Стало ясно, что Яков не собирается его удерживать. Это хорошо, не будет лишней канители. И все-таки в душе у Захара шевельнулась обида. Как-никак здесь его родина, здесь он крестился и рос, хороводил холостяком и родил сына. И вот результат: где надумал жить? Это означало: где хочешь, только не в своей деревне. Понятно, он и не собирается оставаться в Метелице, рад быстрому согласию председателя отпустить на все четыре стороны. И все же... Хотя бы словом обмолвился, ведь нужны работники колхозу позарез.
Нужны, только не он.
— В Гомель собираюсь,— ответил сухо.
— Ну-ну. Значит, тебе справку?
— Справку.
— Это можно.
Через десять минут Захар вышел из правления. До поезда оставалось часов около двух — времени предостаточно, но возвращаться в деревню ему не хотелось. Потоптался в нерешительности у крыльца и, заметив в окнах любопытные лица, сплюнул в сердцах, заторопился в направлении станции. По дороге придумает что-нибудь. Благо лето на дворе — под любым кустом пристанище.
На полпути, проходя мимо клена, росшего неподалеку от дороги, неожиданно для себя остановился, поглядел на могучее вековое дерево и безотчетно направился к нему.
Все такой же размашистый и зеленый, как до войны, как до революции, клен одиноко высился на бугре среди жита, маня прохожих в свою тень. Здесь еще ребенком Захар часами играл с компанией сверстников, прячась в широколистой кроне; здесь отдыхал от летнего зноя в разгар уборки, а по вечерам тискал пристанционных девок. Здесь нашла свой конец Полина в снежную зиму сорок
второго. Сгинула как-то глупо, не по-людски. Не дождалась Захара. А может, это и лучше, что не дождалась? Прибил бы он ее, истинный бог, прибил. Сейчас мог бы и простить, стерпеться, но тогда... Прибил бы, точно. И взял лишний грех на душу. Ни к чему это. Лучше уж так, как случилось. Сама судьба покарала, и он тут ни при чем. Сглупа винила его Прося в гибели жены, сестру выгораживала, дескать, будь он, Захар, другим, и Полина осталась бы в полном порядке.
Ерунда. Все гораздо проще. Сломалась баба, стойкости не хватило, вот и повело не в ту сторону. Да и он сломался, чего уж душой кривить, брехать самому себе. Забоялся идти в отряд — там воевать надо было. Выжить хотел, переждать лихолетье.
Сейчас ему даже стало жалко Полину. Баба ведь, что с нее взять, если мужики ломались, как голье сухое. А где стойкие? Сколько их осталось? Раз, два — и обчелся. Остальные полегли. Так что же, судить человека за его слабость, к стенке ставить? Не-ет, граждане начальники. Когда пристукнул Евдокима — судите, виноват. И отсидел свое, ни на кого не обижается. Но чтобы отдуваться за то, что голову свою под пулю не понес — извините, не согласен.
А чего хотел Тимофей? Этого и хотел. Вот здесь бы Просе и пошевелить мозгами, прикинуть, с чего это Захар стал враждебным к дому Лапицких.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
Максим ушел, скрылся из виду, а Захар все стоял у окна, сминая пальцами край занавески, пока его не окликнула Капитолина.
— Прошел ай не?
— Прошел...
— Так давай к столу.
Она уже надела кофточку, немного прихорошилась, считая неудобным садиться к столу расхристанной. Глаза ее живо поблескивали, и с лица не сходила довольная улыбка. Рада баба. Мужику рада, сегодняшнему «выходному», наметившейся перемене в жизни рада. Так чего Захару досадовать. Разве он был уверен, что с Капитоли-ной все так хорошо обернется? Нет, не был, лишь надеялся. Но вот наладилось же, значит, и в остальном наладится. Главное — он на воле. На воле ведь и сам себе хозяин!
Они завтракали, снова лежали в постели, обсуждали свою дальнейшую совместную жизнь. Выбрался Захар только в девять, когда солнце уже поднялось высоко в небе и припекало совсем по-летнему. Направился задами дворов по узкой полузаросшей стежке.
Так и добрался, никого не встретив, до правления колхоза. Только там, в коридоре, столкнулся с пожилым счетоводом Петром Юзовичем, поздоровался, но тот лишь часто закивал, перепуганно тараща глаза и уступая дорогу.
Крепкую, однако, оставил о себе память Довбня Захар. От памяти такой добра не жди.
— Председатель тут? — спросил он как можно мягче.
— Тут, тут,— опять закивал Юзович и поспешно нырнул в соседнюю дверь.
Захар обреченно вздохнул и переступил с ноги на ногу. Подгораздило столкнуться, теперь все правление узнает: явился Довбня. Ну и явился, что из того? Никому он зла не желает, ни на кого не затаил черной думки. Что ж ему теперь — перед всем миром на колени упасть? Все равно не поверят. А раз так, не стоит и унижаться ни перед этим плюгавым счетоводом, ни перед председателем.
Увидев перед собой Захара, Яков Илин отодвинул бумаги и скрестил руки на коленях, спрятал их за столом, давая понять, что ручкаться не намерен. Захар лишь ухмыльнулся, зная заранее, каков будет прием.
— Не узнаешь? — спросил он, пытаясь улыбнуться, но так и не смог.
— Хотел бы, да куда денешься,— произнес Яков недовольно и дернул таким же рыжим, как когда-то у Маковского, усом.— Открутился, значит.
— Амнистирован,— поправил Захар.
— Повезло, выходит?
— Другим такого везения не пожелаю. День за три отбывал — трудился. Так что сполна, от звонка до звонка, считай.
Он видел, что сесть его не пригласят, да и сам не думал рассиживаться. Но стоять навытяжку — это уж чересчур, не мальчик сопливый и в официантах не служил. Ишь ты его, начальничек.
Захар шагнул к стулу, уселся, демонстративно закинув ногу на ногу, и повторил:
— Трудился.
— Ну-ну. И что надумал?
— Жить надумал.
— И где?
Стало ясно, что Яков не собирается его удерживать. Это хорошо, не будет лишней канители. И все-таки в душе у Захара шевельнулась обида. Как-никак здесь его родина, здесь он крестился и рос, хороводил холостяком и родил сына. И вот результат: где надумал жить? Это означало: где хочешь, только не в своей деревне. Понятно, он и не собирается оставаться в Метелице, рад быстрому согласию председателя отпустить на все четыре стороны. И все же... Хотя бы словом обмолвился, ведь нужны работники колхозу позарез.
Нужны, только не он.
— В Гомель собираюсь,— ответил сухо.
— Ну-ну. Значит, тебе справку?
— Справку.
— Это можно.
Через десять минут Захар вышел из правления. До поезда оставалось часов около двух — времени предостаточно, но возвращаться в деревню ему не хотелось. Потоптался в нерешительности у крыльца и, заметив в окнах любопытные лица, сплюнул в сердцах, заторопился в направлении станции. По дороге придумает что-нибудь. Благо лето на дворе — под любым кустом пристанище.
На полпути, проходя мимо клена, росшего неподалеку от дороги, неожиданно для себя остановился, поглядел на могучее вековое дерево и безотчетно направился к нему.
Все такой же размашистый и зеленый, как до войны, как до революции, клен одиноко высился на бугре среди жита, маня прохожих в свою тень. Здесь еще ребенком Захар часами играл с компанией сверстников, прячась в широколистой кроне; здесь отдыхал от летнего зноя в разгар уборки, а по вечерам тискал пристанционных девок. Здесь нашла свой конец Полина в снежную зиму сорок
второго. Сгинула как-то глупо, не по-людски. Не дождалась Захара. А может, это и лучше, что не дождалась? Прибил бы он ее, истинный бог, прибил. Сейчас мог бы и простить, стерпеться, но тогда... Прибил бы, точно. И взял лишний грех на душу. Ни к чему это. Лучше уж так, как случилось. Сама судьба покарала, и он тут ни при чем. Сглупа винила его Прося в гибели жены, сестру выгораживала, дескать, будь он, Захар, другим, и Полина осталась бы в полном порядке.
Ерунда. Все гораздо проще. Сломалась баба, стойкости не хватило, вот и повело не в ту сторону. Да и он сломался, чего уж душой кривить, брехать самому себе. Забоялся идти в отряд — там воевать надо было. Выжить хотел, переждать лихолетье.
Сейчас ему даже стало жалко Полину. Баба ведь, что с нее взять, если мужики ломались, как голье сухое. А где стойкие? Сколько их осталось? Раз, два — и обчелся. Остальные полегли. Так что же, судить человека за его слабость, к стенке ставить? Не-ет, граждане начальники. Когда пристукнул Евдокима — судите, виноват. И отсидел свое, ни на кого не обижается. Но чтобы отдуваться за то, что голову свою под пулю не понес — извините, не согласен.
А чего хотел Тимофей? Этого и хотел. Вот здесь бы Просе и пошевелить мозгами, прикинуть, с чего это Захар стал враждебным к дому Лапицких.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177