— Передайте Лешке. Уроки тут,—сунул он бумажку тетке Дарье.
— Ага, Артемка. Ага, передам. Вот спасибо, вот умница,— загундосила она нараспев.— Это же не хлопец у тебя, Ксения Антиповна, а чистое золото. Таки заботливы! Таки ласковы! С Лешкой моим они — ну прямо не разлей вода...,,..
— Ты по делу ко мне? — прервала мать ее пустопорожнюю болтовню.
— Да как и сказать... Дело мое известное — как бы ноги не протянуть. Поверишь, Ксения Антиповна, в хате крошки не осталось. Бяда! Прямо бяда! Давай я тебе кину карту на судьбу,— и она вытянула из кармана латаной-перелатаной фуфайки замусоленную колоду карт.
Тетка Дарья не просто побиралась, как нищенка, она умела гадать и всякий раз предлагала «кинуть карту на судьбу».
— Спрячь, ты же знаешь,я не гадаю,— отмахнулась мать.— Картошка есть, сейчас насыплю.
— От добрая душа, спаси тебя Христос! Чем только и расплачусь? А то, поверишь, покати шаром... ни на лавке, ни под лавкой. Без Ивана хоть ложись и помирай. Прямо бяда.
Маленькая, щуплая, с завернутым в разноцветное тряпье Петькой, она слезливо гундосила о своих бедах и совсем не походила на ту веселую и крикливую тетку Дарью, какой ее видел Артемка, приходя к Лешке. Дома она и
выглядела не такой жалкой и забитой, и гундосила меньше.
— Ты вот жалишься, Дашка, а пьешь. Лучше бы детям чего купила,— упрекнула ее мать, насыпая в торбу картошки.
— Дык жизнь проклятая! Через нее все,— повеселела тетка Дарья.— С горя, Ксения Антиповна, когда и пригублю. Иван мой мне так сказал: «Пей, Дашка, ежели тебе от этого легче». А и вправду легче. Ну, побегла я, Ксю-шенька. Дай тебе бог! — И она быстро юркнула за дверь.
В кухне появилась Степанида Ивановна. Она постояла молча, подперев кулаками бока, почмыхала носом и проворчала: — Бездельница!
— Оно-то так,— согласилась мать,— а жалко.
— Во-во, жалко. Истинно в русской натуре—жалеть бездельников и прощелыг. Они тебе дурачками прикидываются, и мы знаем, что никакие не дурачки, стыдимся за их притворство и им же потакаем. Хор-ро-шо! Не-ет, Ксения Антиповна, у нас с голоду ие помрешь, была бы наглость.
— Но если человек уродился таким, что ж ему—пропадать?
— Куда там! — рассмеялась Степанида Ивановна.— Плодить себе подобных! Ну, будет, что-то я сегодня не в духе. Кипяточек есть? Я тут грузинского раздобыла—- почаевничаем. Мой Онисим обещался припоздниться.
— Сейчас поставлю.
За окном опускался вечер. Бело-розовый от кирпичной пыли снег во дворе перестал искриться — лежал серым застиранным полотном. Включили свет — и на улице враз потемнело. Теперь уже не оставалось никакой надежды прокатиться на машине —дядьки Демида все не было.
Артемка долго еще разглядывал альбом, выслушивая пояснения Степаниды Ивановны, потом они пили чай вприкуску. От чая этого навару никакого, но от сахара, отливающего синевой и каменно-крепкого, попробуй откажись. Тут и не хочешь, а станешь водохлебом. И Артемка упорно одолевал третий стакан.
Дядька Демид появился неожиданно. Он шумно ввалился в дом, обдав всех морозной свежестью,— румяный, веселый..
— Чаевничаем? —загудел с порога.— Это верно: чифи-рек скрепляет кости, сахарок приносит вред.
Он имел в виду крепкий до горечи чай Степ аниды Ивановны. Артемка однажды отхлебнул, так еле сдержался, чтобы не сплюнуть. И как она только употребляет такой? Да еще и посмеивается, дескать, вы не чай пьете, а водичку закрашенную.
Под мышкой у дядьки Демида был зажат объемистый сверток, и Артемкин взгляд так и тянулся к нему. Гостинец— это уж точно. Кто без гостинца приезжает из Гомеля? Но разворачивать сверток дядька Демид не спешил; он положил его на лавку, неторопко разделся, переобулся, все время разговаривая со Степанидой Ивановной и мамкой и вовсе не замечая Артемку, старательно отводя от него взгляд. И Артемка понял: сверток —для него. Слишком уж улыбчив сегодня дядька Демид.
— Ну, кому это? — спросил он наконец, указывая глазами на сверток.
Артемка расплылся в улыбке. Кому же еще, как не ему?
- Мне.
— Тогда отгадай, что там.
— С трех раз,— поторопился Артемка выговорить себе условие.
— Валяй с трех.
— Значит, так...— задумался он, прикидывая, что бы там могло быть вкусное такое.— Пряники и мармелад!
— Один,— загнул палец дядька Демид.
Не отгадал Артемка и во второй раз. Конечно, даже не отгадай он, все равно содержимое свертка достанется ему, но тогда это будет «незаслуженно».
— А полегать можно?
— Попробуй.
Артемка взвесил сверток, тайком ощупывая его со всех сторон, и чуть не подскочил от радостной догадки:
— Коньки!
— Гляди ты его! — удивился дядька Демид.— Прямо сквозь стену видит. Ну, разворачивай, угадал.
Таких коньков не было ни у кого в поселке, даже у Петьки Климука, который вечно задавался своими снегурками; из-под бумаги блеснули настоящие дутыши! У Артемки дух перехватило. Белые, сверкающие, как зеркало, с насечками на носках и пухлыми приземистыми ножками, они просто завораживали. Теперь он Климука как пить дать обгонит, а то на деревяшках какая езда!
Ранняя скорая весна всегда веселит душу, бодрит тело, вызывая нетерпеливое желание двигаться, куда-то идти, что-то делать. Для Демида же эта весна была радостной вдвойне. Наконец-то он почувствовал себя в безопасности, когда можно не думать о завтрашнем дне, не озираться воровато на милицию в постоянном ожидании ареста. Никому в Сосновке не пришло в голову копаться в его прошлом, документы на руках — чистенькие, новенькие, еще не утратившие запаха типографской краски, бережно завернутые в непромокаемый пакет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177