— Не понял!
— Я говорю, вам было известно залегание пласта раньше, еще до разведки?
Все с недоумением уставились на Левеикова, потом на начальника, лишь Петр Андосов потупился смущенно, вероятно, тоже догадывался об этом.
— Ну, брат, фантазией тебя бог не обидел,— хохотнул вдруг Челышев.— К великому сожалению, дорогой мой, я еще видеть сквозь землю не научился.
— Значит, знали.
— Что за странные вопросы!— повысил он голос.
— А это уже не вопрос — утверждение.
— Да кто ж мог знать...— оживился Волков.
— Ладно, развлекательными разговорами займемся на досуге,— оборвал его Челышев и резко встал за столом.— А сейчас о деле. Кому еще что не ясно? Нет вопросов? Тогда все свободны.
Выдержав минуту-другую, пока мастера разойдутся, Левенков, сопровождаемый озабоченным взглядом Ксюши, направился в кабинет директора. Тот сидел за столом без дела (по всему видно, ждал его) и усиленно дымил папиросой.
— Ну? — спросил он неторопливо, кивнув Левенкову на стул.
- Что ну?
— Решил скомпрометировать меня перед народом?
— Сказать правду решил — так будет точнее.
— Ах, пра-авду... Правду, которой не знаешь. А ты подумал о том, что я могу и обидеться? Да-да, обидеться и расценить это как подрыв руководства или более того — как клевету?
— Руководства в единственном числе?
— Хотя бы и так.
— Подумал и решил, что вам не пристало обижаться.
— Это почему ж?
— Потому, что вы обидели весь поселок.
Челышев заскрипел столом, наваливаясь на него и растирая в пепельнице свой окурок — не торопясь, тщательно, словно показывая, что и его, инженера, он сотрет при желании вот так же. Покончив с окурком, он сухо произнес:
— Это твои домыслы.
— Неправда! Вы знали.
— Откуда, не подскажешь?
— Знали! — повторил он убежденно.
— Положим, догадывался, ну и что?
Левеиков ждал, что после этого директор заведет свой обычный демагогический разговор о пользе общей и частной, о политике руководителя, о требовании времени —и это выглядело бы попыткой оправдаться — однако Челышев ограничился вызывающим, чуть ли не наглым «ну и что» и уперся в него неподвижным взглядом. Он настолько был уверен в безнаказанности, что не утруждал себя такими «мелочами», как порядочность, честность, забота о сохранении доверия подчиненных. Левенков почувствовал, что скулы его твердеют, тяжелеют глаза, и вдруг на мгновение увидел себя, как в зеркале: перекошенный рот, вздувшиеся ноздри, сдвинутые к переносице брови... «А я злой,— подумал он.— Злой! Но как иначе с такими людьми— добром? Не проймешь. Слабенькое оно, добро мое, младенческое».
— Это откровенный обман,—сказал он как можно спокойнее.— Низкий, недостойный обман. На нем долго не продержишься.
— Бона ты куда! — удивился Челышев, поняв наконец, что их разговор последний.— Надо полагать, сжигаем мосты, дверью хлопаем, та-аскать?
— Так будет лучше для нас двоих.
— Для двоих? Ну-у, брат, переоцениваешь ты себя.
Для тебя одного. Всего лишь для одного,— проговорил он с наигранным добродушием.— С этого и начинал бы, а то вишь куда завернул. Ах, какие мы решительные задним числом! Не плевал бы в колодец, Сергей Николаевич, авось испить придется.
— Надеюсь найти источник почище.
— Поищи, поищи. Только не замути его так скоро.
У Левенкова пропало желание продолжать разговор: это — что кричать в пустыне.
— Значит, можно рассчитывать, что с вашей стороны не будет никаких препятствий. Я правильно понял?
— Правильно. Можешь писать заявление об уходе. Только не откладывай, у меня дел много, нужен помощник хороший,— подчеркнул он последнее слово.
Все это время Челышев держался спокойно, сохраняя превосходство, но под конец сорвался. Кто-то приоткрыл дверь, пытаясь войти, и он рявкнул на весь кабинет: «Занят!», выдав свое состояние. Демонстрировать далее наигранное спокойствие не было смысла, Он задергал усами и жестко произнес:
— В управлении не советую хлопать дверью, если хочешь уйти сам,
— Это угроза?
— Нет, покуда что предупреждение. В твоих интересах, как я понимаю, не затягивать решение вопроса.
— Конечно. Уж поскорее от свисточков, от гудочков...
— Хм, поэт! Ну, так машина пойдет в Гомель через полчаса.
— Сейчас напишу.
— Давай.— Челышев поднялся, показывая, что разговор закончен, и, уже выходя из-за стола, язвительно заметил: — А быстро ты спекся.
Они поглядели друг на друга, оба презрительно усмехнулись, и Левенков вышел.
Последние слова директора крепко задели самолюбие Левенкова. Его кабинетный разговор — укус комариный, а Челышев как самоуправствовал, так и будет продолжать, если не зарвется еще больше. Так уж устроен человек: одержав верх над соперником, он всегда считает себя правым и возносится в своей «правоте», не задумываясь над тем, почему случилось так, а не иначе, и даже личные недостатки начинают ему видеться достоинствами.
Все это Левенков хорошо понимал, однако поступить иначе не мог. Ничего явно противозаконного Челышев не сотворил, руководитель он старый, проверенный, все козыри окажутся на его стороне, Левенкова же посчитают заурядным склочником, а то и более того. Не случайно директор предупредил, что может выдать его за клеветника, подрывающего престиж руководителя. А ведь может, такой человек все может. И тогда дело станут рассматривать в другой плоскости — вспомнят и окружение в сорок первом, и добрушский лагерь. Тут вопрос позаковыристей.
Спустя три дня после разговора с Челышевым пришло довольно сдержанное письмо от Нади. Она писала, что жилплощадь по закону остается за ним и он волен распоряжаться ею по своему усмотрению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177