Многие ли умом и талантом добились положения? Раз, два — и обчелся. Ну, так и нечего корчить из себя незаменимых. Он-то хорошо знает, что святое место черти одолеют, всегда найдется желающий занять его, столкнув сидящего. И ему, Чеснокову, если перестанет оглядываться, не замедлят дать пинка. Но это — извините, это еще надо суметь сделать.
А пока что он в персональном кабинете и сам кое-кому может очень даже запросто дать щелчка по носу. И в кабинете каком! Стол двухтумбовый, зеленого сукна; два телефона: белый — городской, черный, с особым сигналом,— прямой с заведующим (третьего — с высшим начальством, правда, пока еще нет), журнальный столик с двумя мягкими креслами по бокам — для посетителей, стулья вдоль стены, книжный шкаф с ровными рядами томиков собраний сочинений вождей и никелированная вращающаяся вешалка в углу. Вот уже три месяца, как он перебрался в этот кабинет, а все не может привыкнуть к его уюту и солидности.
В первый послеотпускной день приниматься за дела не хотелось. Чесноков бегло просмотрел почту — ничего существенного,— пролистал бумаги, принесенные секретаршей, и, не обнаружив срочных, неторопливо закурил, поглядывая в окно, за которым (через улицу) раскинулся тенистый сквер в полквартала. У центрального входа торговали газировкой и за плату взвешивали всех желающих на белых аккуратных весах. Это было новинкой в городе, и около весов постоянно толпился народ. В общем-то привычная скучная картина.
Он отвернулся и тоскливо поглядел на дверь. Зашел бы кто из сослуживцев — можно поболтать, поделиться отпускными впечатлениями. Самому же шататься по кабинетам несолидно, особенно теперь, когда стал заместителем. Другое дело, если к нему зайдут,— приветит, уделит внимание, оторвется от дел. Однако никто не заходил, и Чесноков со вздохом пододвинул к себе бумаги. Он вовсе не считал себя лодырем, иначе не сидеть бы ему здесь, просто настроение было нерабочее.
Не успел он вникнуть в суть первой бумажки, как в дверь постучали, и на пороге появился Лапицкий. Чесноков опешил — ничего себе, подарочек с утра!
— Здравствуйте,— сказал учитель.
— День добрый...
— Не узнаете? — Лапицкий натянуто улыбнулся.
— Ну как же, как же,— оживился Чесноков, лихорадочно вспоминая его отчество. Имя помнил — Тимофей, а вот отчество... Кажется, Андреевич. Отец у него был колоритный мужик, дед Андрей.
— Тимофей Андреевич... Проходите, садитесь, что же вы у двери...
— Антипович,— поправил учитель.
— Ну да, Антипович,— кивнул невозмутимо Чесноков.— А я как назвал?
— Андреевичем.
— Неужели? — удивился Чесноков почти искренне и прибегнул к своему излюбленному приему: — Оговорился, извините. Тут у нас один товарищ работает, на дню по пять раз встречаемся, а зовут Тимофеем Андреевичем. Так что немудрено...
Он не знал, что делать с Лапицким. С одной стороны, тот был осужден с ходовым клеймом «враг народа», хотя и верилось в это с трудом, а начистоту — совсем не верилось. Но это личное мнение, и Чесноков давно уже привык держать его при себе. Официально же — враг. С другой стороны, освобожден. В воздухе запахло переменами, тут его чутье безошибочно. Не сплоховать бы.
И еще одно обстоятельство беспокоило: знает ли учитель содержание его разговора со следователем? По всему, не должен знать, о ходе следствия ему, конечно, не докладывали. Как бы там ни было, но лучше всего не сторониться учителя и не разыгрывать из себя официальное лицо. Да и жалко все-таки, намытарился.
Лапицкий присел на указанный ему стул (приглашать в кресло за журнальный столик и садиться рядом было бы уж слишком), снял фуражку, открыв начинающие отрастать, с проседью, волосы, и вздохнул с облегчением.
— Поседели,— заметил невольно Чесноков.
— Есть немного.— Учитель машинально потрогал волосы.— Был я у вас недели две назад. Сказали — в отпуске, придете сегодня. Вот я и не откладывая... Может, не ко времени?
— Ничего, ничего, работы всегда под завязку, так что
И не поймешь, когда ко времени, когда нет. Ну, рассказывайте, как вы, что, когда вернулись?
— В начале июня, уже после амнистии.
— Но ведь, насколько я знаю, амнистия распространялась только на уголовников.
— Верно, на уголовников. Я по пересмотру дела освобожден. Трижды посылал, и вот наконец вняли, как говорится, моим молитвам.
— Значит, вас оправдали?
— Конечно.
— Да-а,— протянул Чесноков, успокоясь: если оправдан, тогда другое дело.— И как это вас угораздило?
— Землячок помог — вот и угораздило.
— Донесли?
— О чем донесли?—насторожился учитель, вопросительно вскинув брови.
— То есть... нет,— смутился на мгновение Чесноков, поняв, что допустил бестактность.— В обиходе так принято... Я хотел сказать: оклеветали. Знаете, когда услышал — не поверил. Просто невероятно. Вот ведь, подумать только... Вы знаете, конечно, из газет о переменах. Невероятно! Невероятно! Вот уж истинно: хочешь понять человека — гляди ему в глаза, а не на модель обуви.
— Да-да, конечно. Только дело в том, возле кого поскрипывает эта обувь.
Чесноков насторожился, невольно глянул на дверь—; плотно ли прикрыта. Что-то не туда заворачивает учитель, за такие разговорчики можно и кувырком из кресла... Ишь,
нахватался!
— Позвольте, Тимофей Антипович!—произнес он сухо, почти официально.— Ваши рассуждения, знаете ли, умозрительны.
— Хорошо, хорошо, оставим. Время покажет. Даст бог,
может, скоро и перестанем бояться.
Чесноков видел, что Лапицкий -понял его опасения правильно: опасения за собственное благополучие. Боится же тот, у кого совесть нечиста. Лучше всего было прекратить этот скользкий разговор, но и оставлять учителя при таком мнении не годится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177