Более двух лет под пятой чу-
жеземца, двадцать шесть месяцев терпел Антип Никанорович завоевателя на земле своей, семьсот шестьдесят дней и ночей неволи! И вот теперь, через два-три часа, он будет в своей родной хате, в своем дворе, в своей деревне—свободной, перенесшей все тяготы оккупации и уцелевшей.
Не находя слов от волнения, Антип Никанорович подскочил к лейтенанту, ухватил его за рукав и, заглядывая в веселые, прищуренные в усмешке глаза, выпалил срывающимся хриплым голосом:
— Не брешешь, сынок?
— Ну что вы, дедуня. Свободна ваша Метелица!
— Уцелела-таки... Уцелела... — повторял Антип Никанорович и часто моргал, не в силах сдержать радостных слез.
В третьем часу после полудня Антип Никанорович стоял у подъема на Лысый холм, держался за ребрину воза и не мог выдавить ни слова. Молчали все мужики, молчали дети, даже бабы не причитали, по деревенскому обычаю. Видать, и у них спазмой сдавило горло.
Метелица лежала в пепле. По бокам недавней улицы в два ряда из черных груд пожарищ торчали печные трубы, чернели деревья садов, чернели стволы верб, ровной шеренгой стояли закопченные столбы незаконченной электролинии, только где-то в середине деревни виднелось несколько чудом уцелевших хат. Местами еще курились остатки бревен, сизый дым поднимался над одинокими трубами, рваной пеленой полз над скелетами верб и рас», творялся в чистом, на удивление высоком небе,
От Метелицы осталось шесть хат, правление колхоза да усадьба детдомовская. Чудом уцелела и хата Антипа Никаноровича, хотя весь двор был порушен немецкими танками. Развалена была и банька в углу сада. Бревна одной из стен изломаны гусеницами, вдавлены в землю, остальные разбросаны по саду, труба рассыпалась. При строительстве не хватило цемента, и Антип Никанорович делал кладку на глине. А от глины чего ждать? Надо было собирать по бревнышку, ставить стены, крыть заново крышу, выводить трубу. Работы немало, но и без бани на зиму глядя оставаться негоже.
Антип Никанорович потрогал холодные булыжники каменка, заглянул в топку, потоптался, вздохнул. Надо строить. И при немцах он не терпел грязи на своем теле, а теперь и богом велено блюсти себя в чистоте. До первого снега времени еще предостаточно, вдвоем с Тимофеем они справятся. Загвоздка в другом: неловко перед сельчанами заниматься какой-то банькой, когда людям жить негде, некуда притулиться от непогоды. Люди копают землянки, а он, как барин какой, баню строить собрался.
Вздохнул Антип Никанорович и еще раз вздохнул. Радоваться бы ему — дождался своих, выжил, снова стало свободным село. Только радость не в радость. А жить-то надо... И будет жить Антип Никанорович, еще пчел заведет, насадит молодых яблонь в саду, поставит новый плетень, поднимет хозяйство. Но это все — весной, а теперь вот баньку бы. Без бани и жизнь не в жизнь, особенно зимой. Сельчане не осудят.
«Строить!» — решил он. Ведь главное-то уцелело — печка с каменком. Принял решение, и на душе полегчало. С удовольствием похлопал шершавой ладонью по гладким булыжникам каменка и направился к хате.
Во дворе толпилось несколько красноармейцев с вещмешками и оружием в руках. На улице, за сломанными воротами, виднелась машина. Валет полаял немного и унялся. За войну он привык к чужим людям и стал незлым.
Пожилой старшина подошел к Антипу Никаноровичу поздоровался и попросил:
— Пусти, отец, переночевать. Стужа...
— Заходьте, заходьте,— засуетился Антип Никанорович необычно для себя.— Авось не помешаете.
— Ну, спасибо! А то уже три ночи под открытым небом. Сгорело все... — Он как-то виновато улыбнулся и кивнул остальным:— Давай!
В хате стало тесно. Восемь красноармейцев разместились кто где в трехстене, в горнице. Ксюша захлопотала у печки, готовя бульбу для неожиданных гостей, Прося принесла из погреба огурцов, рассолу, накрывала на стол.
Тимофеева хата сгорела, и он с Просей и детьми жил теперь у батьки.
Надвигался вечер, в хате потемнело, запалили керосинку. Артемка с Максимом крутились возле молоденького, лет восемнадцати, солдата и норовили заглянуть в его объемистый вещмешок. Рядом с вещмешком лежал большой складной нож с зеленой костяной ручкой, диковинный фонарик, и хлопцы надеялись увидеть еще что-нибудь необычное. Тут же стояла Анютка, тихонько смоктала свое угощение —трофейный, как сказал старшина, шоколад — и с любопытством глядела на руки молодого военного. Солдат достал две .банки консервов.
— Ну, братва, отведаем солдатских харчей? —Он подмигнул хлопцам и пощелкал пальцем по банке.
Артемка радостно ощерился, потоптался на месте и сказал:
— А мой папка тоже воюет.
— Да ну? —удивился весело солдат.—Скажи ты!
— В партизанах,—уточнил Артемка.—Мамка говорила, что его забрали немцы на шляху... Неправду говорила— боялась полицаев.
— Вот оно как.
— А мы в лесу жили, как все равно партизаны,—продолжал Артемка, не спуская глаз с фонарика.
— Прямо-таки как партизаны? — Солдат положил вещмешок в угол и поднялся со скамейки.
— Ага, в шалаше. И Максимкин папка воюет.
— Хорошие у вас папки. Хоро-ошие...
— А Максимка тоже в шалаше жил!—заторопился Артемка, видя, что солдат собирается выйти из хаты.
— Жил, значит. Ну и что? —спросил с улыбкой солдат и накинул на плечи шинель.
Артемка помялся с минуту и решился!
— Дай пофонарить! Антип Никанорович, наблюдая за внуками с лежанки, не выдержал:
— Вот слота! Чего прилип к человеку! Солдат рассмеялся, дал Артемке фонарик и показал, как включать. Хлопцы, а за ними Анютка юркнули в темную спальню.
— Выцыганили,— вздохнула Ксюша.— Глядите, не попортили бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177