Так и стояла у калитки, пока Левенков сам не обнял ее.
Сколько раз она представляла эту встречу, давала себе слово не расплакаться, потому как неловко, по деревенским понятиям, пускать слезу незаконной жене, а получилось совсем наоборот.
— Ну, что ты, Наталья, перестань,— смущенно бормотал Левенков у нее под ухом.
Наталья вытерла слезы и застыдилась глядевшего на них Артемки.
— Передай мамке и деду, мы вечером наведаемся. Пойдемте, Сергей Николаевич. С дороги, видать, голодные...
— Что же ты меня на «вы»?—удивился Левенков.
— Прости,— смутилась она.— Это я так... сама не знаю, чего вдруг...
Приведя Левенкова к себе домой, Наталья наконец поверила, что он вернулся к ней и с ней останется.
Как дорогого гостя встретили Левенкова Лапицкие. Впятером они сидели за столом в саду, под окном трех-.
стена. Прося, видно, уходилась за день в поле и вместе с детьми отправилась спать. На подоконнике стояла лампа, бледно освещая стол и ближайшую яблоню. Дневной ветер угомонился, стояла тишина, только чуть слышно шепелявила листва, да что-то шуршало в пересохшем огуречнике на грядках. Вверху перемигивались яркие звезды, но с освещенного лампой пятачка ночь в саду казалась черным занавесом, будто они сидели не за столом возле хаты, а на дне глубокого колодца. Наталья с Ксюшей примостились у стенки, Тимофей и Левенков — напротив, на свету, дед Антип— в голове стола.
Зная, что ее лица не видно в тени, Наталья не сводила глаз со своего Сергея Николаевича и, счастливая, прижималась к покатому Ксюшиному плечу. Рядом с Ксюшей было неловко за свою улыбку, за взволнованный шепот, за нечаянный смех, как будто выставлялась перед ее горем, по с собой она ничего не могла поделать — радость так и прорывалась наружу: радость за себя, за найденное наконец счастье, радость за Левенкова, за то, как он складно и умно говорит, за то, что в семье Лапицкнх стал близким человеком, завоевал дружбу Тимофея и деда Антипа. Ей было хорошо известно, как нелегко добиться дружбы такого человека, как Тимофей, не говоря уже об Антипе: не те мужики, что с каждым полезут целоваться. И хотя Наталье было неловко перед Ксюшей и она сдерживала свою радость, но делала это неохотно. Теперь ей надо было, чтобы и другие радовались вместе с нею.
Левенков держал себя перед Ксюшей как виноватый. Весь вечер взгляд его сторонился Ксюши, и речь постоянно сбивалась, когда рассказывал о Савелии. И Наталья переживала за него.
Левенков рассказал, как в июле сорок четвертого к ним в часть перевели Савелия, как они познакомились и быстро сдружились, а потом, ровно через четыре месяца, он его похоронил. Что перевели из штрафного, умолчал.
— Обидно погиб Савелий. Шальная пуля... — Левенков хрустнул пальцами и уперся взглядом в свои руки.— Под Варшавой было, польскую деревню брали... Орудия выкатили на самую околицу, чтобы в упор бить. Сначала его ранило в ногу. Рана легкая — месяц госпиталя, не больше. А когда санитары стали относить в безопасное место, шальной пулей... прямо на носилках. Санитары и не заметили — когда, потом уже спохватились.
- Смерть—дура,—протяжно сказал дед Антип,—Ей все одно, кого и как. Нет бы выбирала. Тут у нас один возвернулся, Захар Довбня. Ты его, видать, не знаешь...— Он пробормотал еще что-то себе под нос и умолк.
— Могилка осталась? — спросил Тимофей.
— Осталась. Да. В братской могиле его... на станции Домбровизна. Вам сообщили адрес захоронения?
— Он как, сразу?.. — спросил Тимофей и осекся, видать поняв, что об этом в присутствии Ксюши спрашивать не следовало.
— Да-да, сразу,— ответил Левенков поспешно.— Прямо на носилках, тихо, санитары даже не заметили...
При вопросе Тимофея Наталья испуганно и жалостливо прижалась к Ксюше, но Левенков- утаил правду о смерти Савелия, и она, благодарная ему за эту ложь, успокоилась. Ей он говорил, что вторично Савелия ранило в живот, и умер он только на другой день в страшных мучениях.
Говорил дед Антип, Тимофей, и только Ксюша ни о чем не спрашивала,— как поняла Наталья, боялась расплакаться.
Постепенно разговор перешел па житейские темы, и голос у Лсвенкова выровнялся, лицо оживилось. Видно было, как нелегко ему говорить о Савелии при Ксюше.
— Оставайся у нас, мужики во как потребны! — говорил дед Антип.— Хату отстроишь, мы тебе подсобим.
— Спасибо, Никанорович. Только что я буду делать в Метелице?
— Делов тут под завязку. Вон — механизацию довести до рук. Денис все лето копается, да штой-то проку мало.
— Я, Антип Никанорович, инженер, мое место на заводе.
— Домой собираешься али как? — спросил дед Антип напрямик.
Наступило неловкое молчание. Все понимали, что означало это «домой».
— Нет, в Белоруссии останусь. Вот поеду в Гомель, работа по моей специальности найдется. Там и жить будем,— сказал Левенков, как о деле, давно решенном, и улыбнулся, взглянув на Наталью.— А... в Москву я съездить, конечно, должен. Надо объясниться. Думаю, что меня поймут.
Он не сказал: «должен съездить домой», «объясниться с женой», и Наталья благодарно и счастливо заулыбалась. Ей и самой было невдомек, когда же она, деревенская полуграмотная баба, научилась замечать такие мелочи? Мо-
жет, этому и не учатся, а дано от роду каждой женщине?
— Ну, коли так, то конешно,— согласился дед Антип.
— Устраивайтесь, в гости будем ездить,— добавил Тимофей.
Засиделись допоздна. Наталье не терпелось увести своего Сергея Николаевича, но было неловко и стыдно показывать это, и она сама заводила все новые и новые разговоры, как бы демонстрируя свое спокойствие и отдаляя счастливые минуты.
Уже дважды дед Антип подкручивал фитиль в лампе;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177