Реку эту Ксюша никогда не видела и наверняка не увидит, однако ощущала с ней крепкую родственную
связь. Задумалась она над этим впервые только сейчас, слушая и разговаривая с волжанином. Неужто все услышанное и прочитанное в детстве, в юности так сильно? Или тут кроется что-то другое, недоступное для ее понимания?
Демид рассказывал, как ловил на Волге осетров — Ксюша слышала о такой рыбе, ее в Метелице называли царской,— как следует варить уху — это оказалось целой наукой, как однажды, поспорив, пытался переплыть на какой-то Голодный остров и выдохся. Рассказывал он и о Сталинграде — городе, о котором в Метелице узнали в начале сорок третьего, о котором с гордостью шептал дед Антип каждому прохожему, опасливо косясь по сторонам,— не дай бог услышит полицай.
Но всякие разговоры в любой белорусской хате, за каким бы то ни было застольем или просто в беседе, неизменно переключались на войну. Происходило это незаметно и естественно, как дыхание. Каждая хата слышала вопль непосильного горя, каждой семьи коснулась безутешная скорбь, тяжесть непоправимой беды. Этим жили, об этом думали, молча — в одиночестве, вслух — на людях.
Заговорили о пережитом и Ксюша с Демидом — размеренно, тихо, приглушив голоса, чтобы не разбудить Артемку. И этот полушепот, домашняя обстановка кухни, общая для двоих тема сблизили их, располагая к откровенности. Ксюша в основном знала о скитаниях Демида по лагерям, о его приезде в Сосновку без документов и о помощи Ле-венкова в их получении. Она знала о нем намного больше других, и это также их сближало. Может, потому она и разоткровенничалась.
До сих пор Ксюша избегала разговоров о Савелии, не хотела ни перед кем плакаться, делиться своим горем — таила в себе как нечто сокровенное и близкое только ей :дной. Но сейчас, совершенно не заметив того, начала рассказывать о Савелии и о себе. Зачем, почему именно Демиду, чужому человеку, говорила это, она не могла объяснить. Может быть, потому, что он ничего не знал о ее жизни, может, просто время пришло. Она ловила себя на мысли, что говорит о погибшем муже спокойно, без надрыва, и удивлялась. Еще месяц назад при каждом воспоминании о Савелии у нее к горлу подкатывал жесткий комок.
— Уважаю,— сказал Демид, выслушав ее,— уважаю таких мужиков.
Он плеснул в стакан остатки водки, одним духом выпил и без всяких переходов, дерзко и властно взяв ее за руку, сказал:
— Ксения, давай сойдемся.
Ксюша испуганно вздрогнула и пролепетала:
— Что ты, опамятуй!
— Я знаю, что не заменю тебе Савелия. Но буду стараться, душа из меня вон! Слышишь, Ксения Антиповна?
— Пусти, больно...— Она высвободила руку и невольно оглянулась на дверь, за которой спал Артемка.
Все это было так неожиданно, быстро и дерзко, что не могло не испугать. Демид застал ее врасплох. Ксюша не была готова к ответу, хотя уже неделю, две недели назад предполагала, чувствовала, что именно этим и кончатся его домогания. Но ведь не так быстро, не так сразу...
— Ответь, Ксения,— напирал он, не давая ей сосредоточиться.— Ответь.
— Пьешь ты,— пробормотала она глухо, не решаясь ни отказать, ни согласиться.
— Ну вот, сама же угостила.
— Это к делу. Я не о том.
— А что в том бараке остается? Так, от скуки. Ксения Антиповна, мое слово железное, если когда-нибудь обижу, если... Ответь, слышишь? Ты согласна? — И он снова потянулся к ее руке.
— Не знаю,— прошептала Ксюша.— Не знаю, уйди. Прошу тебя, уйди, не знаю...
— Не прогоняй, ведь все равно—судьба.
— Уйди, пока не отказала. Жалеть будешь.
— Ладно, ладно, ухожу. Железно.
И он, торопливо накинув на плечо свою куртку, вывалился за двери.
...В течение недели они виделись ежедневно — в конторе, на улице, у гаража. Демид терпеливо ждал, только поглядывал на нее вопросительно, молчаливо требуя ответа. Ксюша все обдумала, взвесила, но никак не могла решиться. В пятницу вечером спросила у Артемки, хочет ли он, чтобы дядька Демид жил вместе с ними? Артемка хотел. Еще бы, тогда он сможет кататься на машине сколько влезет.
В субботу Ксюша пригласила Демида поужинать и разрешила ему остаться.
За первую зиму в Сосновке Артемка здорово повзрослел. Это он мог сказать твердо. Как-никак десять годков за плечами. Недаром дядька Демид с ним разговаривает на полном серьезе. Теперь он доводился ему отчимом и поселился в комнате, Артемка же перебрался на топчан за печкой, в кухню — ну точно как дед Антип. А когда дом выстуживался — лез на печку. Благодать!
С дядькой Демидом они ладили с самого начала, когда тот приехал в Сосновку и щедро угостил леденцами в круглой цветастой коробке: она и до сих пор у Артемки — вместо копилки. А складывает он в нее отчимовские рубли, которые получает регулярно за каждую пятерку в дневнике. Мамка поначалу была против, но дядька Демид настоял, вышло по ею. Твердый мужик, всегда по. его выходит. Теперь в коробке скопилась приличная сумма, пожалуй, на коньки железные, самые что ни на есть всамделишные, хватит,. Но если'даже и не хватит, то все равно своя деньга—-дело не малое. Лишь бы в .школе вызывали почаще да отметки ставили, а то взяла моду учителка: спросить спросит, а отметку не поставит.
С отчимом хорошо—добытчик, голодать не приходится, а все потому, что шофер.. Артемка не раз слышал, что зарабатывает дядька Демйд почище всякого оборотчика. И вообще, машина — это вещь: и покататься можно, и даже покрутить баранку. Уже не один раз пробовал. Не вышло, правда. Он и сегодня надеялся хоть немного прокатиться, потому, приготовив уроки и погуляв немного на улице, прибежал домой. Но отчим уехал в Гомель и что-то долго не возвращался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177