Восэ снова направился к Шах-и-Зинда, по пути на рынке купил чашку молока, две белые лепешки, принес их смотрителю гробницы, передал еду для Назира. Затем
до вечера еще дважды ходил в медресе, но дверь кельи Сафара по-прежнему была на замке.
Старый мулла Сафар появился только к вечеру следующего дня. Поднявшись на галерею второго этажа училища, Восэ вошел в тесную, темную, безоконную келью. Здесь он увидел худощавого старика с тонкой шеей и землистым лицом, который сидел за низким, коротконогим столиком и читал какую-то книгу, поднеся ее близко к своим подвешенным на белой ниточке очкам. На кирпичном полу кельи лежали рваная войлочная катанка, старое одеяло и ватный подушечный валик. На столе стояла чернильница с воткнутым в нее тростниковым пером, лежало несколько ветхих книг. В углу кельи над низеньким очагом висел чугунный котелок. И очаг и котелок изнутри были чисты, возле них не было ни дров, ни лучины, что свидетельствовало о том, что огонь здесь не горел давно.
В ответ на приветствие Восэ старик поднял голову, исподлобья, сквозь очки, посмотрел на пришедшего и мрачновато, неприязненным тоном спросил:
— Ну, кто тут еще?
Восэ, удивленный таким обращением, помедлил, глядя в упор на хмурое и неприветливое лицо старика. Сказал:
— Я, достопочтенный, из Бальджуана. Брат Назира. Пришел узнать о брате.
Обрюзгшее лицо священноучителя приняло выражение презрительности. Пробормотав: «Назир? Какой еще Назир?» — он подозрительно и изучающе оглядел Восэ с ног до головы и наконец жестко и дерзко сказал:
— Садись же! Чего стоишь в дверях, заслоняешь свет?
Восэ опустился у порога на колени.
— Ты бальджуанец?
— Я из Ховалинга.
— Кто ты?
— Там был землепашцем, маслобойщиком. Здесь — странник. Назир — мой названый брат.
Старик Сафар заложил между страниц закладку, закрыл книгу и, устало опершись о стену, снял очки, принялся жестко тереть пальцами свои бесцветные глаза. Теперь он перестал сомневаться в Восэ и был готов поговорить с ним.
— Кто тебе сказал, что Назир находится в IIIах-и-Зийда?
— На складе угля я встретил носилыциков-кулябцев. Они мне сказали. Вчера я с ними ходил, проведал брата.
— Ты видел его?
— Видел. В подземелье он, полужив-полумертв.
И Восэ поведал старику все, о чем читателю уже известно. Рассказ был долгим, мулла Сафар слушал его, полузакрыв глаза, в задумчивости, словно дремля, но с очень напряженным, это заметил Восэ, каким-то даже особенным вниманием.
Когда Восэ высказался до конца, старик, словно вспоминая для себя самого события большой давности, начал говорить:
— Сам я — сарихосорец. Я — из селения Шахидон, а Назир — из селения Афарди. Соседи! Мы знаем друг друга с детства, одно время даже вместе учились у грамотея Халиля, ты, полагаю, слыхал о нем,— из Сари-Хосора... Назиру было известно, что я нахожусь в Самарканде и живу в этой келье. Когда постоянный обитатель этой кельи, владелец ее, самаркандский толкователь шариата и всех мусульманских законов, однажды познакомился со мною в Бухаре, то поручил мне красиво, мастерски переписать несколько священных книг. Для этой работы он пригласил меня в Самарканд, к себе в келью. По дороге сюда, в Шахрисябзе я случайно повстречался с Назиром,— он тогда только что поступил на работу в дом Иноятулло, и я сказал ему, где буду жить в Самарканде. И вот вскоре, как-то ночью, слышу стук в дверь. Встал, зажег свечу, открыл дверь и вижу: стоит человек, обросший волосами, одежда в клочьях, босой. Я сначала не узнал его и, только когда он заговорил, понял: то был Назир.
Сбежав из шахрисябзской тюрьмы, прячась, как загнанный зверь, в горах и степях, держа путь по ночам, он наконец достиг Самарканда, расспросил людей, где найти меня. Мне он так рассказал о перенесенных им муках, что, если б говорил камню, и камень бы расплавился. Я понял, что над головой его нависла смертная беда — жизнь его в опасности. Он сказал мне, что он не убийца, и я поверил ему. Он сказал: «Ты мой земляк, я пришел к тебе за помощью». Думал я, как быть с ним. Предложил отвести его в Шах-и-Зинда: «Пусть это будет тяжкое испытание, но смотритель гробницы за четыре-пять монет спрячет тебя в обители уединения — там, в каменных мешках... Словом, посидишь месяц», бог от чужих глаз сохранит тебя».
Восэ сказал;
— Достопочтенный! Я должен отвезти Назира в Бальджуан, но брат совсем обессилен, недели две надо за ним поухаживать, чтоб он немного набрался сил. Вы, достопочтенный, сделали Назиру столько добра, сделайте еще одно доброе дело: найдите такое подходящее место, где Назир мог бы поправиться. Если нужны деньги, у меня есть немного, потружусь носильщиком на поденщине, заработаю еще... А ведь в этом каменном мешке он зачахнет совсем, умрет.
— Если ему не суждено умереть, не умрет,— сказал мулла Сафар.— Если даже сорок лет будет свирепствовать чума, то умрет от чумы только тот, кому это суждено... Странно ты рассуждаешь, Восэ, ведь я и сам здесь приезжий, ничего и никого у меня здесь нет, откуда найду удобное, здоровое место для твоего Назира?
— Но ведь вы — мулла, вас уважает, слушается народ. Разве не найдется среди ваших знакомых мусульманин, который приютил бы на две недели больного?
— Один мой знакомый меня самого насилу приютил здесь.
Восэ приумолк в печальном раздумье. Сафар, опустив голову, тоже долго молчал. Потом сказал резко и отчужденно:
— Ладно, веди Назира сюда. Пока ты найдешь подходящее место, он может в этой келье пожить дня три- четыре.
...Восэ вывел Назира из обители уединения и повел в баню. Цирюльник обрил больному голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146