— Да, хорошо, что я узнал об этом, а не то несчастный мог бы умереть от благодати твоего ухода!
Гадо сел у порога, печально сказал:
— Кто бы ты ни был, брат, не упрекай меня. Я, обремененный семьей бедняк, живу в нужде. Сказать правду, я за больным ухаживать не могу. Если дома сварят похлебку или сготовит жена какую-нибудь затируху — ну, принесут тогда дети этому бедняге чашку или полчашки. Но бывает, и самим нечего съесть. Этот горемыка, коли суждено ему, поправится, а если не суждено... что ж, значит такая у него судьба.
Каримча заметил:
— Неужели в селении не нашлось лекаря, чтоб позвать его?
— Есть один... Так ведь заплатить надо. Нечем мне...
— Не мусульманин, Сказывается, ты, мужчина! — гневно бросил Каримча.— Ты что, умер бы, что ли, если бы занял денег у соседа, купил кусок мяса, сварил крепкого супа, накормил бедолагу, а? Поправится, люди скажут: ты доброе дело сделал!
— Э-э, друг! — вздохнул Гадо.— Это легко сказать: занять денег! Соседи мои — в такой же нужде, как я.
Считая дальнейший разговор с Гадо бесполезным, Восэ сказал:
— Ну, поговорили... Иди теперь по своим делам.
— Но ведь вы гости, я скажу, чтобы принесли чайник чаю...
— Не надо...
— Ты, оказывается, такой гостеприимный! — снова вскипел Каримча.— Может быть, Ашуру следует благодарить тебя?
Гадо, не пытаясь оправдываться, понурившись ушел. Больной попросил воды. Каримча сходил за ней в дом Гадо, приподнял голову Ашура, поднес ко рту чашку. Больной с трудом сделал два глотка. Восэ сидел в задумчивости. Каримча повернулся к нему:
— Знаешь что, брат Восэ? Давай сейчас отнесем его
к каналу Хазара, окунем один раз в студеную горную воду. Потом завернем поплотнее в халат, чтоб согрелся, и уложим здесь. Бог свят, жар у него сразу спадет, ты увидишь: завтра Ашур будет здоров! Я всякий раз, когда у меня бывает жар, делаю, так. Раз или два в год мы все, водоносы, обязательно простужаемся оттого, что таскаем на спине мокрый бурдюк,— и зимой это бывает, и летом. Придем тогда на реку, окунаемся в холодную воду; если замерзла — ломаем лед, спускаемся в прорубь. Выйдешь из проруби, завернешься в халат, ляжешь где-нибудь в укрытом от ветра углу, где теплее... Конечно, если найдешь горячего супа или мучной похлебки, еще лучше, но если нет, то хоть чайник горячего чая выпьешь перед тем, как уснуть... И' все!.. Нам болеть некогда, утром опять идти по воду!
Да, Восэ этот способ лечения знал. В горах тоже поступали так,— умирали или выздоравливали, суждение было одно: воля бога! Но Восэ понимал: состояние Ашура сейчас было столь тяжелым,— малярия или, может быть, воспаление легких? — рисковать нельзя.
— Не пойдет так! — сказал Восэ.—Он ослаб, не выдержит... Вот что... Ты побудь здесь, я быстро вернусь.
Восэ торопливо вышел. На улице у какого-то мальчика спросил: где тут мясная лавка? Тот ответил: «Это у головной мельницы», повел его к мельнице, давшей название и самому селению Сари-Ассиё. По соседству с мельником жил мясник, торговавший свежей бараниной. Восэ купил у него фунт мяса, завернул в платок, вернулся на сеновал к Гадо:
— Возьми это, пройди на внутренний двор,—сказал Восэ Каримче,— скажи женщинам, чтобы быстренько сварили большую чашу наваристого супа. Пусть луком его заправят, пусть, если есть у них, кинут и моркови и репы и крепко наперчат суп.
Через час, приподняв больного, прислонив его к себе, Восэ черпал деревянной ложкой горячий суп и осторожно вливал его в рот Ашура. Больной нашел в себе силы разжевать несколько кусочков мяса, поесть моркови и репы. Затем, уложив земляка на козью шкуру, Восэ накрыл его толстым ватным одеялом, вынесенным Гадо из своего дома.
День уже был на исходе, солнце клонилось к закату. Восэ пора было возвращаться к лошадям — кормить и
поить их. Он попросил было Каримчу провести еще хоть часок с больным, но и тот не мог больше задерживаться: хозяева нескольких домов в Душанбе к вечеру ждали обещанной им воды. Тогда Восэ вызвал к стене внутреннего двора жену Гадо, через стену заговорил с нею:
— Хороший суп ты сварила, сестра, спасибо тебе. Вижу, ты душою добра, отнесись же и дальше к этому парню на чужбине по-матерински; проследи, чтобы не поднялся раньше времени и чтобы не раскрылся на сквозняке. Пусть он как следует пропотеет,— бог даст, ему станет легче.
Женщина согласилась. Понадеявшись на нее, Восэ и его товарищ ушли в Душанбе.
Вечером под навес во дворе крепости амлякдара его работник принес две больших чашки лапшевника и две лепешки. Восэ и хозяйский конюх Остона, поев, расположились тут же, в углу, спать на покрытом кошмой сене. Под мерный хруст пережевываемого лошадьми сена Остона быстро заснул, захрапел... В нос Восэ бил острый запах навоза, издали там и здесь слышался лай собак. Все эти звуки и запахи были привычны Восэ. Ничто, казалось, не нарушало глубокой тишины ночи. Но Восэ не спалось, он то уносился мыслями в Дара-и-Мухтор, к жене и детям, то к невиданному им еще Шахрисябзу и томящемуся в заключении Назиру, то к сеновалу с больным Ашуром... Больше всего беспокоился он о Назире, потому что не раз слыхивал об ужасах застенков эмира и правителей бекств. Удастся ли повидать того беднягу, поговорить с ним? Найдется ли способ освободить его?.. Да, конечно, надо бы скорее добраться до Шахрисябза, да вот ведь нынешний хозяин Восэ, этот ленивый богач Мирзо Акрам, не торопится: что ни остановка, что ни привал, то — на день, а где и на два. Говорит, и дальше будет ехать не торопясь!.. А может быть, Восэ сделал ошибку, нанявшись к этому скупцу в табунщики?.. Но, с другой стороны, полсотни, а может быть, и больше тенег, которые Восэ получит за свою работу, как еще пригодятся чужом краю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146