..
Откуда может знать Восэ, что слова его песни «Май- да» — «Молотите, волы, молотите, волы» — древни как мир, что еще тысячи лет назад их распевали египтяне над берегом Нила?.. Миролюбиво похлестывает Восэ хворостиной быков, они устало шагают по кругу, копытами вымолачивая из растаптываемых снопов зерно. Быки равнодушны к ударам, чуют, что ветер близко и распевающий песни погонщик скоро от них отступится...
И вот уже сборщики колосьев, сгибаясь под тяжестью туго скрученных вязанок, разошлись по своим селениям. На жнитве вблизи тока лишь одна тоненькая, изящная девушка все еще подбирает колосья. Когда она наклоняется, ее черные косички соскальзывают ей на лицо, как будто стремясь скрыть ее красоту от взоров чужих людей. Уже несколько дней, увидев на жнитве эту девушку в ситцевом красном с набивными цветами платье, Восэ чувствует сердцебиение; бросив хворостину, беспокойно ждет, когда они останутся одни. Быки останавливаются, Восэ присаживается на берегу спиной к девушке... Но едва все уйдут, он обретает силы и смелость, веселый подходит к девушке, шутливо здоровается...
— Уйди! — продолжая подбирать колосья, говорит она.— Зачем бросил работу?
— Ты чья дочь? — на этот раз решился напрямик спросить он.
— Папина! Мамина! — с озорством отвечает девушка.
Как твое имя?
Какое тебе дело до моего имени?
— Колосья собираешь?
Девушка не отвечает на этот вопрос, и Восэ, сразу смутившись, думает: «Какой же удивительный дурацкий вопрос я задал!..» Но вовлечь девушку в разговор ему необходимо, а смелости уже нет.
— Ты не хочешь разговаривать?
— Иди разговаривай со своими быками!
Своим резким ответом девушка опустошила сердце Восэ, но не остудила его. Оно забилось пуще прежнего оттого, что нить разговора оборвалась, а девушка, показав ему спину, передернув узкими плечиками, удалилась... Восэ остался один со своими быками на берегу стучащей камнями реки.. Освежил водою лицо, грудь, плечи, прошелся к одинокому прибрежному карагачу, под сенью которого жнецы отдыхали днем возле тока. Сюда, в тень, после полудня девушка приносила охапки собранных ею колосьев, связывала их в снопы веткой ивы или тутового дерева, чтобы перед вечером, положив на голову, отнести в селение, в котором поселилась вместе с мачехой и отцом, приехавшими с нею из Дарваза. Отец нанялся к здешнему богатею жнецом... Размышляя об этой девушке, Восэ, позабыв о быках и молотьбе, стал собирать колосья, набрал до темноты шесть снопов и спрятал их под соломой.
...На другой день все шло своим чередом; Восэ гонял на току быков, молодежь из соседних селений собирала колосья, тем же занималась и пленившая воображение Восэ девушка. Собрав три охапки, она принесла их под карагач, связала в снопы, положила, пошла собирать еще. Тем временем Восэ извлек из-под соломы один из больших спрятанных им накануне снопов, незаметно отнес его под карагач, положил поверх трех собранных девушкой. Подойдя с вновь собранными колосьями, девушка с удивлением увидела, что вместо трех положенных ею снопов стало четыре. Сдержав улыбку, она взглянула на не успевшего удалиться Восэ, который с невинным видом изучал плывущее над горой облачко. Положила новые принесенные ею колосья, ушла, принесла еще и увидела, что ожидавшие ее возвращения пучки колосьев опять «родили» новый сноп. Тут уж она рассмеялась:
— Ты, оказывается, хитер!
Я ничего не знаю! — с лукавством проронил Восэ и отвернулся.
— А вот не возьму я твои колосья! — с кокетливой презрительностью девушка отложила в сторону подложенные снопы, но ей не удалось удержать улыбку.
Сразу осмелев, Восэ выхватил из-под соломы остальные снопы, поднес их девушке:
— Бери! Вот еще четыре!
— Не возьму, уходи!
— Возьми! Да стану я твоей жертвой, незнакомушка! Ведь мы же оба тут чужеродные скитальцы! Что станет, если ты хоть раз порадуешь такого, как я, неприкаянного?
Девушка молча смотрела в землю,
— Как тебя зовут?
— Аноргуль! — тихо сказала девушка.
— Цветок Анор!.. Да осветит мне жизнь красота твоего имени! Иди посиди, отдохни немного. У меня есть толокно,— можно, я угощу тебя?
Аноргуль прикрыла рот концом рукава,— как было не понять, что это знак согласия?
Оба сели в тени под стогом сжатой пшеницы. Восэ разостлал поясной платок, выложил на него из своего мешка сушеные и мелко перемолотые сладкие ягоды тутовника, разломил сухую ячменную лепешку, сказал: «Бери, не стесняйся, это твоя доля!», стал есть сам, искоса — впервые в такой близи — всматриваясь в черты лица той, возле которой чувствовал себя сидящим у жаркого огня. Его лоб был в испарине, его дыхание стало прерывистым, он прилагал все усилия, чтобы не выказать девушке свою мелкую, будто в лихорадке, дрожь... Сейчас он видел перед собой только ее брови, изогнутые как лук, ее полные блеска и света, как черный алмаз, глаза, ее нежные бледно-розовые щеки-—такой цвет бывает только у тонкой, почти прозрачной лепешки в момент, когда ее вынимают из печи и она еще не остылал Все складки, все линии ее ситцевого ветхого платья с красными набивными цветами подчеркивали изящество и стройность фигуры девушки,— ведь, .кроме этого ситца, ничто не облегало девичьего тела, а прореха по шву, обнажавшая маленький кусочек ее плеча, так до боли в глазах манила Восэ, что у него не хватало терпения спокойно смотреть на этот блаженно-бесстыдный кусочек кожи, но и отвести от него взор силы не было. Даже запыленные ноги девушки в старой, рваной, латаной сыромятной обувке казались Восэ красивыми и изящными... Читатель, конечно, может представить себе состояние Восэ, вспомнив дни зарождения той первой любви, какую конечно же испытал сам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146