это озноб лихорадки.
Кости мои сожгла, золу развеяла по ветру.
Прах всего мира на меня навалился, а ты твердишь: мало этого!
Гулизор с лукавством глянула на Ризо:
Эй, парень, из какого горного гнезда ты свалился?
Закружилась голова, что попал ты в наши владения?
Или ты соловей бездомный, бедный, невскормленный,
Не нашедший соловьиху,—как ты сюда попал?
Ризо, однако, не растерялся:
Никто не болен любовью так, как я.
Рассказать невозможно, как горит моя грудь!
Если кто-пибудь1 молвит: «Та роза расцвела шатром
в пустыне!» —
Брошу горы, где нет таких роз, ради той пустыни!
— Ты, оказывается, и стихи хорошо знаешь, не одни прибаутки да шутки! Сдаюсь!.. Хватит, спускайся вниз!
Ризо сразу же спрыгнул на землю. Гулизор хотела было спуститься, скользя по стволу, но юноша предупредил: «Не скользи, платье порвешь!» — и, приняв ее на руки, ос-< мелился поцеловать в щеку. Она не противилась..
Но надо же было как раз в этот миг появиться Касыму:
— Эй, бесстыдные! — заорал он.— Что за выходки?
Гулизор стремглав убежала из сада. Ризо остался.
— Ты, приносящий несчастье! — угрожая серпом, подступил к нему Касым.—Проклятый отцом! Чтоб тебе...
Касым разразился такой грубой руганью, какая, как говорится, «и царя с коня спешила бы»! Он не осмелился тронуть Ризо серпом, но несколько раз ударил его по голове кулаком. Ризо не защищался. Понурившись, вышел из сада...
Гулизор издали, украдкою, видела, как он поднимается на вершину холма Шунг, у подошвы которого Находился сад Восэ...
С тех пор в селении Дара-и-Мухтор никто не видел Ризо.
В тот же вечер Касым рассказал матери девушки о том, чему стал свидетелем, намекнув Аноргуль на такое, чего и в помыслах ни у Гулизор, ни у Ризо не было.
— Дочь твоя, оказывается, от тебя давно все таит, а сама там и тут любовные свидания устраивает. Позор тебе и Восэ, и мне, его брату, и всему роду нашему!.. Или, может быть, ты сама разрешила ей тайные встречи до свадьбы, да еще с кем — с бродягой горных лощин?
Этот разговор происходил на веранде дома, Гулизор сидела за стеной, слышала наветы дяди, плакала... Девушку знобило, будто ее положили под желоб, с которого лилась ледяная струя...
Аноргуль рассердилась на Гулизор, но дочь была ей, дороже срамящего их обеих Касыма, и ни слова в осуждение дочери она при Касыме не произнесла, да она ему и не хотела верить.
— Вот что, Касым,— осадила она его.— Ты залезь на крышу и труби в трубу, кричи изо всех сил! Что, наконец, случилось? Они еще дети, может быть просто шутили, играли, а ты... Сразу же обвинять! Не стыдно тебе говорить
. такие гадкие слова о племяннице? Я лучше тебя знаю свою дочь, она не из тех девушек, с какими ты, может быть, сам когда-либо путался! Гулизор отлично знает, что прилично и что постыдно. Я сама поговорю с ней, а ты в это дело не впутывайся!
...Никто не знал мучений Ризо, ушедшего в горы, туда, где никто не мог встретиться. Он считал невозможным вернуться в дом к человеку, который отнесся к нему как к сыну и которому он отплатил черной неблагодарностью. А еще острей и больней его сердце терзала мысль о том, что Гулизор дома станут бранить из-за него...
В тот день, в тот вечер, в ту ночь он брел по кручам без всяких тропинок, сам не зная куда, как нераскаявшийся грешник...
В ответ на расспросы мужа Аноргуль рассказала всей добавила:
— Я и раньше догадывалась, что Ризо нашей дочери... нравится. Я заметила: увидев его, она то краснела, то бледнела, знаешь — будто теряла власть над собой... Если такая взрослая девушка с таким юношей, как Ризо, находятся в одном доме; ежедневно видят друг друга, то... сам пойми, что может получиться в конце концов? Я не знала, что делать мне. Скажу правду: я не расстроилась уходом Риво, хотя он и работящий парень, хороший помощник. Лучше, что его нет. Рот людям не завяжешь, от их разговоров житья не было...
Восэ задумался и ничего не ответил жене,
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Вспомнив о деньгах умершего в Сари-Ассиё водоноса Ашура, Восэ спросил Аноргуль: не знает ли она, дошли ли от шейха Сайда Асрора до матери Ашура пятьдесят пять бухарских серебряных тенег или не дошли? Аноргуль этого не знала.
Восэ пошел к матери Ашура, старуха жила на краю селения в ветхой мазанке, отъединенная от мира, как жухлая трава на глинобитной крыше. Увидев Восэ, она, вспомнив сына, заплакала. Восэ, участливо порассуждав с нею о предначертаниях судьбы, о том, что «рабу божьему» от судьбы не скрыться, и тем немного утешив старуху, спросил ее: передал ли ей достопочтенный смотритель гробницы святого Бальджуана деньги, скопленные ее покойным сыном? Оказалось, что мать Ашура и слыхом о таких деньгах не слыхивала.
Восэ сперва удивился, потом, обуянный злостью, решил не откладывая поехать в Бальджуан к Сайду Асрору.
На следующий дет верхом на коне он выехал из Дара-и-Мухторй.
Сайд Асрор, вернувшись с полуденной молитвы, сидел в притворе молельни, перебирая четки. Восэ назвал свое имя. Шейх притворился, будто не узнает приезжего. Хмуро, сведя длинные, почти прикрывшие глаза брови, он спросил исподлобья:
— Восэ? Какой Восэ? Из какого селения?
— Я тот самый Вобэ, из Дара-и-Мухтора, который весною в келье гиссарского медресе дал вам пятьдесят пять серебряных тенег и попросил с каким-нибудь вашим верным человеком переслать их матери водоноса Ашура. Вы согласились это сделать,— напомнил Восэ.
— Деньги? Мне давал? — удивился шейх.—Это что за клевета? Какой водонос Ашур? Ты, наверное, с ума сошел?
Восэ остолбенел. Даже усомнился: да тот ли это самый Шейх Сайд Асрор, «попечитель имущества гробницы св5ь
того»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146