Над частной «фирмой» сапожных дел мастера Фердинанда Зоуплны, такой старой, что на ней был еще нарисован бидермейеровский 1 сапог с висящими ушками, обведенный желтой краской, сверкала новизной и лаком железная вывеска, являвшая взору прохожих стоящую на полумесяце деву Марию, благословенную в женах, и надпись, различимую издалека:
ДОКТОР МЕДИЦИНЫ МАРИЯ УЛЛИК-ЗОУПЛНОВА, АКУШЕРКА, 2-Й ЭТАЖ
— Олл раит,— вымолвил мистер Моур,— все в порядке, кроме того, что в этой резиденции третий этаж отсутствует. Эта дама ваша сестра? — спросил он Тин-ду.— Ах да, помню, это та, что изучала медицину. Как я мог забыть об этом, когда у вас одна только сестра! Она вышла замуж?
— Это было не такое уж событие... для общества, мистер Моур, хотя я-то лично...— и Тинда покраснела на сей раз искренне и густо.
Мистер Моур полез из автомобиля.
— Но этак мы опоздаем в театр! — ахнула Тинда.
— Все упущенное следует наверстывать — наверстаем и время,— возразил инженер и направился к «резиденции» доктора Уллик-Зоуплновой.
1 Бидермейер — мещанский стиль в искусстве в 1-й половине XIX в.
— Акушерка! — горестно вскричала Тинда, когда барышни остались одни.— Я многое могу вынести, но это... это уж чересчур!
— Клубу передовых женщин нужна была акушерка, но Манечка не согласилась взять это место — говорит, уж коли устраивать демонстрацию, то как следует! — объяснила Тонча.
— Хорошо, но клуб восставал против того, что Мане не дали разрешения на врачебную практику, а Маня восстает против семьи! Что будет, как узнает отец! Но хотелось бы мне знать, что там делает инженер?
— Американца этим не шокируешь. Знаешь, Тинда, он прекрасный человек; хоть и небольшого росточка, а никто из здешних ему и по щиколотку не вырос, и если он не очень молод, то и старости в нем не заметно, и хотя он на первый взгляд не так уж пригож, зато у него есть стиль, как у настоящего человека дела, и стоит он дюжину дюжин наших так называемых самых прогрессивных, среднепрогрессивных и малопрогрессивных мужчин, так что тебе завидует весь наш женский свет, прогрессивный и непрогрессивный. Но одно в нем внушает страх, Тинда!
— А именно?
— Его ревность, Тинда!
— Она безгранична, да? — засмеялась Тинда.— Но чем сильнее он ревнует, тем большее бесправие чинит надо мной, потому что я не давала ему права ни на какую ревность, Тонча! Еще нет! Он до сих пор считает наши отношения чисто коммерческими, и если б я хотела выразиться в этом духе, то сказала бы, что принимаю его ухаживание, но ничем ему за это не обязана. Только в одном-единственном случае получит он мое слово.
— Знаю я, в каком именно случае, и знаю — ты считаешь его исключенным, чего и я бы тебе пожелала, Тинда, в интересах твоей артистической карьеры.
— Господи, уже без четверти десять, а его еще нет — да что ему там от этой повитухи надо?! — позволила себе вульгарность Тинда.— И потом — мне холодно! — она потопала по полу машины.
— Вопрос лишь в том, действительно ли интересы твоей артистической карьеры как оперной певицы — подлинные твои интересы, Тинда.
— Ах, Тонча, я знаю, что ты сдала с отличием государственные экзамены по французскому языку, но ты заслуживаешь награды и за красноречие!
— Послушай, я хочу знать — считаешь ты меня своей подругой или нет?
— А я бы хотела знать... не союзница ли ты Моура, не приставлена ли ко мне сторожем?
— Погоди, Тинда, так мы никогда не узнаем того, что хотим узнать,— хладнокровно возразила барышня Фафрова, ничуть не обидевшись.— Не путай ты нити моей мысли, уклоняясь от темы. Ты держишь в огне две железки и утверждаешь при этом, что первая из них для тебя важнее...
Иисусе Христе, я сгораю от нетерпения! — жалобно воскликнула Тинда, быстро зажигая и гася электрическую лампочку, от чего салон озарялся как бы молниями.
— Я же утверждаю, что вторая железка будет тебе весьма полезной, особенно если первая остынет, и полагаю, чго и твое мнение на сей счет не отличается от моего!
— Стало быть, вы, передовые женщины, и мысли читать умеете!
— У меня есть доказательство.
— Любопытно!
— Если б это было не так, ты не прекратила бы свои флирты на теннисном корте, милочка! Кадет Студеный принял это до того серьезно, что готов был в само*м деле стреляться, и ты это знаешь. Живописец Штабль, как всегда, когда терпел поражение, взял в долг на две бутылки бургундского и выпил их в один присест, кассир Штерба переехал в другой район, откуда ему гораздо дальше до работы, а вот Жблунька объявил, что даже это не заставит его встать на голову. А все потому, что на горизонте вынырнул инженер Моур!
— Нудная ты, Тонча!
— Уж это всегда так: девушка, у которой нет поклонников или в лучшем случае есть один, да и тот учитель в школе, кажется нудной той львице, у которой по десятку обожателей на каждый коготь, если считать только передние лапы.
— Нет, Тонча, ты не нудная, ты — прелесть!
— Еще бы. Но мы или уморим себя нудностью или съедим друг друга от восхищения нашей прелестью прежде, чем достигнем цели, а достичь ее можно только искренностью, а посему я и хотела искренне предупредить тебя: Моур ревнив! — Тут Тонча так широко раскрыла глаза, что видны стали белки вокруг радужной оболочки.— Ревнив, как Отелло, и он не потерпит... Одним словом, милая Тинда, нам никогда не представится возможность ковать ту вторую железку, если ты дашь ему повод...
— А ты добросовестно раздуваешь огонь — могу засвидетельствовать это перед Моуром. Сдается даже, в этой второй железке ты заинтересована больше, чем я!
— Да, я заинтересована, милая Тинда,— бесстрашно парировала Мальва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133