Уллик-Зоуплновой; и если я правильно информирован, то произойдет это не далее как завтра, в утренние часы.
Он положил доску на стол и вставил во все четыре отверстия по блестящему латунному шурупу с узорной головкой. Маня склонилась над доской с меланхолическим видом.
— Прекрасно! — вскричал Арношт.
— Ты о чем?
— Да вот — ждал, а теперь констатирую, что слезы твои иссякли, иначе уж какая-нибудь из этих столь обильных сегодня жемчужин разбилась бы о мою вывеску!
— Не ехидничай!
— Знаю, ты предпочитаешь в унынии предаваться мыслям о неразумности земной жизни...
— Арношт, тебя словно подменили, ты уже не тот спутник по незабываемым прогулкам, когда мы возвращались после лекций, и души наши парили высоко...
— Очень может быть, что я, так сказать, супруг-подкидыш — вот был бы совершенно новенький, оригинальный сюжет для комедии... Как жаль, что нет у меня таланта драматурга!..
— Но где твой былой полет, когда ты так поднимался над обыденностью?.. Если ты вполне здоров — в этом вопросе я умываю руки,— то я скорей ожидала бы, что ты вернешься к своей благородной любви, к любимой науке, без которой тебе и жизни нет...
— А видишь — не вернулся. Неземная любовь не терпит земных соперниц. Однажды она призывала меня, но когда я ответил ей отказом в любви, с просьбой отпустить меня ради наших былых отношений — она ни минуты не колебалась...
- Вместо профессора университета — бухгалтерский ревизор!
Самое фатальное, что именно ты упрекаешь меня в том, что моя жизнь пошла не так...
— Понимаю — это ты упрекаешь, не я! Ну что ж, если ты считаешь, что твоя жизнь пошла не так, мы можем...
— Ну же — что мы можем?
— Можем, Арношт... разойтись.
Доктор Зоуплна, удобно развалившийся на диване, захохотал весьма нецивилизованно во все горло и вскричал:
— Как легко ты навлекаешь на себя тяжкие подозрения!
Все присущее Мане чувство собственного достоинства сосредоточилось теперь в ее глазах.
— Да, да,— продолжал ее муж,— я подозреваю тебя в том, что ты хочешь осуществить на практике новейшую феминистскую теорию, согласно которой женщина не должна требовать от мужчины ничего, кроме ребенка, а как только получит его, вправе выставить мужчину за порог!
— Ты меня оскорбляешь!
— Нет? Тогда я рад. И полагаю, ты склонишься к моему мнению: не расходиться, а только еще больше сблизиться. Потому что ни ты, ни я не виноваты в том, что жизнь пошла не так, как нам бы хотелось. Просто это была ошибка, которую не исправишь. Подумать только, какая могла быть прекрасная, возвышенная жизнь, если б я харкал кровью не из-за воспаленных миндалин, а действительно от туберкулеза! Сколь роскошны были бы наши вечера, когда бы ты, вернувшись усталой после врачебной практики, нежной ручкой касалась бы моих пылающих висков, а я лежал бы, погребенный под перинами! И вдруг бы при всех этих обстоятельствах обнаружилось то, что обнаружила ты сегодня! Ах, какой прекрасный меланхолический роман ускользнул от нас! Вместо убывания — всестороннее прибывание, одного меня прибавляется по полтора килограмма в месяц, фу, как нехорошо! Не говоря уже о том, что ожидает тебя — не дергайся, Манечка! Вот как иронизирует над людьми жестокая жизнь, как она превращает в карикатуру, перечеркивает прекраснейшие планы и замыслы! Взять к примеру твою участь: сдается, акушерское твое искусство понадобится тебе самой, и будешь ты единственной своей пациенткой. А я-то, бывший идеалист, как я опустился! В самый решительный момент, когда мне следовало хранить свои идеалы в абсолютной чистоте — я их отбрасываю подальше и делаюсь присяжным ревизором торговых книг, причем в тот самый момент, когда наш последний грош грозит смениться круглым нулем. Какое отрезвление от глупых иллюзий!
Говоря так, Арношт выкладывал на стеклянную доску одну банкноту за другой, пока не покрыл всю надпись. Тогда он сказал:
— Не так уж много для счастья, но все же побольше, чем месячное жалованье учителя — а тут заработок ревизора за три дня. Боюсь, обстоятельства заставят меня отказаться от преподавания в гимназии: побочного занятия они там не потерпят.
Арношт стал пересчитывать деньги, Маня тоже взглядом считала их, не зная, как это принять. Последние слова Арношта звучали с такой горечью — как должна она это понимать? Право, нелегко разобраться в том, что он думает на самом деле... Но тут Арношт с глубоким вздохом добавил:
— Вот уж не думал, право, что сделаюсь когда-нибудь бухгалтерским ревизором, но еще меньше — что стану отцом!
Маня заломила руки.
— Отцом Слышишь, Маня — отцом
Выкрик этот был настолько иной интонации, что Маня оглянулась.
— Маня! — вскричал Арношт, широко раскрывая объятия и громко смеясь от полноты души.
Вот теперь она его поняла!
Птицей перелетела через всю комнату, села к нему на колени — не могла иначе, хотя никогда прежде этого не делала,— и стремительно бросилась в его раскрытые объятия.
Никогда еще нежность их не проявлялась так бурно.
— Сделала меня счастливейшим человеком под солнцем, а плачет из-за этого с утра до вечера! — шептал Арношт — боялся слишком громко выразить свое волнение.
— А когда мы поженились — ты не был счастлив?
— Если честно — был! Хотя только в известной, пускай значительной мере, но и с немалыми оговорками, милая Маня. Не раздумывая, я довольно эгоистично принял твою жертву, а когда это совершилось, ощутил некоторое скажем какое-то неудобство, и сам себе стал достаточно мерзок. Довольно сложная нравственная проблема, и она еще больше запуталась, когда кризис миновал и выяснилось, что жертву-то принес именно я!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133