.. Хорош был бы глава фирмы, этот Армии...
«Но сегодня у него в кармане сорок шесть тысяч, и те четыре, что у тебя,— тоже его!» — ответил какой-то внутренний голос на третий порыв ярости, вспыхнувший было в нем.
Армии, вернувшись в свою комнату, застал Жофку Печуликову поспешно обувающейся. Не уделив ей ни малейшего внимания, он снова принялся за работу, прерванную появлением зятя. Надо было как можно тщательнее подчистить то место в переписанной уже набело полемике с Террье, которую он собирался отправить в «Библиофил»,— то место, где он называет имя Лейба Блюмендуфта. Армина жег стыд оттого, что он хоть на минуту мог серьезно подумать об этом и даже осуществить.
Вместо фразы, где значилось имя соучастника его фальсификации, он вписал другую: хотя соглашение между ними и дает ему, Фрею, право обнародовать имя своего неверного заказчика, вернее, посредника между ним и заказчиками, видимо использовавшими его имитацию в мошеннических целях, о которых он, Фрей, и не помышлял, он тем не менее отказывается от этого права по той причине, что не мог бы доказать этого при судебном разбирательстве; ибо, судя по всему, положение его, Фрея, таково, что сам он вскоре предстанет перед более высоким судией, чем все земные арбитры.
Тем временем Жофка, уже надевшая ботинки и вся упарившаяся от спешки, подошла к Армину и со страхом еле-еле пробормотала:
— Это правда, милостивый пан, что все развалится? Обращение «милостивый пан» означало, как мы уже
знаем, первый этап разрыва, дальше которого до сих пор никогда еще не заходило.
— Или вы так только сказали при пане Уллике? — добавила Жофка, поскольку Армии не отвечал.
Никогда еще не было у нее таких больших глаз.
— Развалится, и это так же верно, как то, что я тут сижу и разговариваю с тобой; как то, что меня зовут Армии Фрей, а тебя Жофка Печуликова.
— Господи, не может быть! И — нынче ночью?!
— Может, ночью, а может, под утро, кто знает.
Армии поднял нож, валявшийся на полу под буфетом (стиль Генриха IV), и всунул его в трещину — нож без всякого труда проник в нее до половины.
— А может, и через несколько часов, если дальше пойдет так быстро.
— Но что вы хотите рухнуть вместе с домом — это ведь вы только так сказали, для пана -Уллика, правда?
— Нет, Жофка. Что бы то ни было, я отсюда не уйду.
— Иисусе Христе! — завопила девушка самым натуральным тоном.— Я тебя тут не оставлю!
И, раскинув руки, она бросилась к Фрею, но была остановлена его протянутыми вперед ладонями, что и предотвратило их первое объятие средь бела дня.
Жофкино «тебя» тоже было узурпацией ночных привилегий.
— Ну и ладно! — вскричала она, яростно сбросила ботинки, швырнула их в угол, уселась и взяла с подоконника свое вязанье.— Тогда я тоже отсюда не двинусь, будь что будет.
«Ага! — подумал Армии.— Не поверила!» А вслух, с подчеркнутой насмешкой, бросил:
— Ах, если б все это было так же верно, как это! Но прежде надо снести на почту заказное письмо.
— Пускай снесет Вацлав,— буркнула Жофка и нажала кнопку звонка к сторожу.
— Пойдешь ты! — повысил голос Армии, рассерженный ее строптивостью.
— Если пойду я, то заверну в полицию, мол, тут дом рушится, а один жилец не желает выходить!
Явился Вацлав — Жофка даже не пошла открыть ему дверь; поздоровался — ему не ответили; старик поставил на стол обед, как всегда принесенный из трактира в знакомых судках на ремне; Жофка не двинулась с места.
Вацлав посмотрел на одну, на другого, переступил с ноги на ногу и разразился речью:
— Слыхали бы вы, пан Армии, нашего Вену нынче утром, как он осадил господ-то, мол, не такую поставили турбину, надо бы грузонтальную.
Армии жестом остановил его разглагольствование, но старый сторож, несколько понизив голос, все-таки добавил еще:
— А только он сказал им это куда как здорово да громко!
Армии вручил ему письмо с наклеенной уже маркой и велел сдать на почту заказным.
— А когда мне за посудой зайти, барышня, чтоб ужин принесть? — осведомился Вацлав.
— Мы нынче вряд ли будем ужинать,— раздраженно и насмешливо ответила Жофка.— Нам, вишь, некогда будет... Мы тут уже с утра разваливаемся, а к вечеру слетим в реку со всем барахлом! — И она засмеялась смехом примитивнейшей актрисы-любительницы, в роли которой написано: «Ха-ха-ха».
Вацлав — ему известны были фантазии Армина насчет трещин в стене, и он относил их на счет слабоумия «молодого пана», которого знал с колыбели,— тоже засмеялся, однако заметил:
— А вообще тряхнуло изрядно, даже у милостивой барышни с окна решетка выпала!
Жофка ужаснулась, но испуг ее несколько смягчило хихиканье старого влтавского пирата; так, хихикая, он и удалился. И на сей раз Жофка пошла открыть ему дверь.
— Ты, девка, не поддавайся,— сказал ей в дверях Вацлав.— Он, видать, хочет выжить тебя, вот и пугает.
— Еще учить меня будете, дядечка! — И Жофка весело махнула рукой.
Вернувшись, она села в свой угол и снова принялась вязать чулок.
Армии оторвал кусок клейкой ленты, послюнил ее и налепил поперек черной ломаной линии под подоконником. После чего улегся на кушетку, хотя на столе стоял обед и Жофка ждала, когда он попросит ее накрыть на стол. Он только раз поднял голову, чтобы спросить:
— А письмецо любезному-то не отправила? Молчание. Лишь немного погодя прозвучало Жофкино, брошенное со злостью:
— Нет!
— Вот и хорошо,— одобрил Армии.— Собирайся и дуй к нему. И будьте счастливы оба. Даю вам свое благословение. А вот здесь — то, что я тебе должен за все,— он ткнул пальцем в конверт на столе.
Жофка, помолчав, возразила:
— Нет у меня никакого любезного, кроме тебя, и коли не суждено мне тебя получить, так пускай меня черт возьмет с тобой вместе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133