— Весьма сожалею об этом,— отозвался пан директор с выражением особой любезности.— Но, полагаю, ничто не мешает нам продолжить ее; если не ошибаюсь, слово было за вами.
— Прекрасно; вы изволили выразиться, что при известных обстоятельствах хотели бы оставить себе на память мои уши, пан ротмистр!
Я по-прежнему горю желанием пополнить коллекцию моих охотничьих трофеев таким блистательным экспонатом!
— Гм! — художник оглядел пана директора с правой и с левой стороны точно так же, как недавно осматривал его тот.— А мне вот нравятся ваши усы, хотя они отчасти искусственного происхождения, а это — обман; к тому же их краска линяет хе-хе-хе!
— Прошу вас, сделаем вид, будто рассматриваем эту ужасную мазню на стене, ха-ха-ха,— предложил пан директор, прямо-таки чувствуя спиной лорнет супруги.
— Очень лестно — мазня-то моя! Нет, я во что бы то ни стало должен завладеть вашими усами, хе-хе!
— О, пардон! Если б я мог предположить... Мне тем более досадна моя опрометчивая оценка, что это — ваша последняя картина, последняя вообще, если только фехтовальщик вы не лучший, чем художник, ха-ха!
— Кажется, мы отвлеклись от темы,— бледнея, возразил Паноха.— Где вас могут увидеть мои друзья?
— У меня на службе, сударь, завтра утром,— и пан директор назвал адрес.— Их будут ждать мои Друзья.
На том они и разошлись, но Паноха к столу уже не вернулся.
— Что изображает это произведение?—осведомилась тетушка, когда муж ее подошел к своему месту.
— Да я не помню, как он это назвал.
— Картина называется «Греко-римская борьба»! — услужливо объяснил Боудя.
— Тетушка, дай мне на минутку свой лорнет! — очень живо попросила Маня и, получив его, стала разглядывать картину.
На ней была изображена просторная лужайка в лесу; из-за деревьев с большим вниманием следили за происходящим дикие женки и лешие. А на лужайке вила боролась с козлоногом, и борьба явно близилась к завершению, о чем свидетельствовала поза Амура, который, со свистком во рту, чуть не распластался на земле в ожидании того момента, когда ее коснутся лопатки вилы. Греко-римская борьба... сюжет, возникший на основе современного спортивного увлечения!
— Бедняжка,— сказала Маня, возвращая оптический инструмент тетке, которая тотчас впилась взглядом в картину.
— Конечно, бедняжка,— с сентиментальным оттенком проговорила тетка.— Такова уж наша женская судьба — почти всех...
Боудя прыснул, сдерживая смех, тетушка нахмурила брови.
— Маня не это имеет в виду,— сказал он.— Ей жалко Луизы Лонской, которая застрелилась, когда Паноха выставил в Рудольфинуме 1 свою картину — того же сюжета и названия, но меньшего формата. Здесь, на этой фреске, которая куда больше, уже не виден первоначальный замысел.
1 Здание для выставок и концертов в Праге.
Ведь на той картине вила была точным портретом Луизы, а у козлоногого было лицо самого Панохи: она его отвергла, и он так отомстил ей. Она была учительницей городской школы... Скандал вышел огромный, картину пришлось убрать е выставки.
— Негодяй,— буркнул пан директор.
— А Моур увидел его картину и велел намалевать здесь. Мне-то фреска принципиально не нравится, хотя бы потому, что в ней нет внутренней правды: в греко-римской, или классической, борьбе воспрещается пускать в ход зубы и ногти. Впрочем, женщина до тех пор клонится назад, пока не оказывается на спине...
- Боудя! — таким знакомым ему строгим тоном оборвала брага Маня, и он стушевался.
Послушайте, друзья,— заговорил вдруг доктор Зоуплна, который до сих пор сидел как бы в оцепенении.- Куда мы попали? Сидим словно в зале ожидания на вокзале, будто возвращаемся с прогулки сильно под хмельком... Пришли на торжественное открытие резиденции мистера Моура, а хозяина до сих пор не видим!
Сравнение с вокзалом было довольно удачно — поток новых гостей все не иссякал, пришедшие разбивались по столам под мертвенно-белым светом дуговых ламп. Лица, лица — изумленные, ошеломленные, но и разочарованные тоже.
- Если так продлится до девяти часов, мы и шевельнуться не сможем, уже и сейчас-то тут тысячи четыре! — высказался пан Папаушегг.
- Откуда? Приглашенных, правда, целых две тысячи, поистине американский размах, неслыханный для пражских домашних суаре — но цифра установлена путем простой калькуляции: хозяин заказал зал на две тысячи персон, и нынешний вечер,— вроде испытания на прочность, сдержал ли архитектор слово. Я это знаю совершенно точно, господа, я печатал приглашения и первое получил сам, едва оно было оттиснуто; рекомендуюсь — Бенеш Бенда, владелец типографии!
По излюбленному пражскому обычаю, говоривший представился лишь в конце своей речи.
Впечатление он произвел такое, как если бы упал с неба, хотя сидел тут с самого начала, пуская клубы дыма из большой, отлично обкуренной трубки, изображавшей прекрасную, но совершенно голую, хотя и в туфельках и прическе, девицу; все это было вырезано из пенки, и живот девицы был безжалостно проткнут превосходным янтарным мундштуком. Невзирая на столь горестный удел, девица улыбалась счастливейшей улыбкой.
До сих пор никто не обращал внимания на Бенеша Бенду, хотя некоторое время переговаривались поверх его головы; когда пан директор департамента вспомоществований и его спутники тоже стали называть себя, печатник махнул рукой:
— Да знаю, я ведь уже сидел тут, когда ваши милости подошли. Я вообще был тут первым,— продолжал он, обрадованный возможностью поговорить,— и рассмотрел всю обстановку.
— Здесь, право, очень красиво, только не слишком уютно,— заметила пани директорша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133