Пан советник издал какой-то ржущий звук, но такой тихий, что его услышал один Моур.
— Но такой уж я соскпеу ,— продолжал он,— что женюсь не на деньгах, а потому и куплю у вас сотню акций по тому курсу, по какому они будут цениться в день моей свадьбы с мисс Уллик, но об этом никто не будет знать, потому что вы переведете их на имя дочери как ее приданое...
— Мистер Моур! — совсем убитый, произнес Уллик.— Вы покупаете мою дочь!
Тот смерил будущего тестя презрительно-насмешливым взглядом, на какой только был способен.
Я покупаю ваши акции,— возразил он,— а вы их продаете и зарабатываете на них сто процентов, и на другой день после свадьбы я приду в такое хорошее настроение, что даже перепишу на собственный счет еще сотню акций, и вы заработаете еще двадцать процентов. И все остальные держатели акций вместе с вами и с «Турбиной» окажутся на солидном фундаменте, когда я войду в правление. И это будет для «Турбины» и для ее президента, а так как я этого не сделаю, если останусь холостяком, то вы заинтересованы в том, чтобы я женился. Она-то не хочет, наша а чтобы она захотела, надо захотеть пану императорскому советнику; но он не хочет, чтобы я сейчас или завтра подписался на сотню. Мисс Тинде предпочтительнее быть оперной, чем миссис Моур, и я честно стараюсь помочь ей достичь цели, но при этом у меня свой! Сегодня одна оперная старуха собиралась мне глаза выцарапать, а я готов был ее расцеловать. В театре мисс Уллик петь не будет — разве только один, но последний раз! Это я могу предсказать. Итак, сотня акций в день свадьбы и сотня — на другой день, мистер Уллик!
Все это Моур цедил сквозь плотно сомкнутую ограду зубов, улыбаясь одними губами и приветливо подергивая головой; пан советник ничего на это не ответил.
Только когда Моур отошел от него, самым дружеским и энергичным образом пожав ему руку, Уллик нашел ответ, который и произнес мысленно, обращаясь к самому себе:
«Н-да, мы тут в Праге — тряпичники против вас!»
И, конечно, не уехал.
— ...А в том, что я так волновалась во время прослушивания в театре, виноваты только вы, пан Важка! — говорила тем временем барышня Тинда самым сердечным и сладостным тоном, обращаясь к бывшему своему репетитору; она воспользовалась тем, что пани Майнау вместе с доктором Принцем погрузилась в воспоминания и не следила за ученицей.
— Мне и так пришлось собрать все силы, чтоб выплыть,— продолжала Тинда,— а вы еще чуть не утопили меня, в жизни бы не подумала, что вы, такой музыкант, и вдруг споткнетесь на ровном месте, да еще в аккомпанементе... Виртуоз, пианист Консерватории! И, пожалуйста, не сглазьте меня, вы так на меня уставились, что у вас глаза к переносице сбежались!
Последовал такой знакомый Рудольфу короткий смешок, нежный, как цимбальный звук ампирных часов, отбивающих четверть. Тинда глянула через плечо и, заметив, что Моур занят разговором с отцом, снова повернулась к Важке, к этому уродцу с измученным лицом. А поверх его плеча хлестнула взглядом другого рыжеволосого красавца... От Важки, у которого судорогой стянуло губы и сдавило горло, едва она обратилась к нему, не ускользнул этот взгляд. Ему не надо было оборачиваться — он и так знал, кому он адресован, но Тинда понятия об этом не имела. Понял Важка и то, что сказали глаза Тинды счастливцу за его спиной. «Будь умницей!» — как бы вскричал гневно смеющийся, мгновенный взблеск ее глаз, выдавая давние короткие отношения.
— Послушайте, вы онемели? А ведь это мне не следовало бы разговаривать с вами, нехороший вы человек, Важка! Удрали как преступник и чуть ли не полгода не даете о себе знать! И ваше «Трио» издали без посвящения, негодный! Как вы вообще попали в Национальный, скажите на милость? Да я скорей смерти бы ожидала, чем увидеть вас за роялем при моей пробе... Ну же, вымолвите хоть слово, да не смотрите на меня так трагически!
— Я теперь репетирую с солистами оперы,— трепеща, просипел Важка.
— Господи, пан Важка, возьмите себя в руки! — шепнула ему Тинда.— Иначе мне придется откланяться!
— А что «Трио» вышло без посвящения, так это потому, что его третью часть не одобрили и даже не выслушали,— уже более твердым голосом заговорил молодой композитор.— И сегодня утром в театре... я так растерялся, увидев вас столь неожиданно, я ведь понятия не имел, кто явится на прослушивание... Никто мне не сказал. По-моему, когда вы вошли в зал, я лишился и той крохи рассудка, какую тем, что тогда... когда мне выпала честь вам свое «Трио»... больше к вам не показывался, барышня!
Важка даже попытался придать шутливый оттенок своим словам, но под конец голос его сорвался.
— Ах, вы... какой же вы ребенок, Важка! — с чарующей нежностью прошептала Тинда. В этом шепоте едва заметным намеком прозвучало ее контральто.— Что это вам в голову пришло, уж не хотите ли вы сказать, что я лишила вас рассудка!
Барышня! — с горечью парировал тот.— С того, как мне было даровано то незабываемое и все же столь несчастливое счастье...
— Несчастливое счастье! Гм, это вы о чем? Ага, поняла! Так вот как вы это восприняли! Да ведь это было не более, чем, так сказать, наградой; быть может, я поступила опрометчиво, но я подразумевала некое... покую... я бы сказала, что-то вроде инициации, хотя нем, вы можете неправильно понять... Сознаюсь, я была захвачена, музыка всегда действует на меня сильно, особенно если это кантилена, и счастье это досталось вам как артисту от артистки, как тому, кто подарил мне эту радость, выше которой не знаю; только как артистка артисту, не более, пан Важка! В ту минуту я, пожалуй, забыла об одном — о вашей молодости...
Все это Тинда произносила с самой чарующей улыбкой;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133