Какой контраст между этим демонстративным холодом и нежным теплом ее грудей, прижатых к его горлу, когда он держал ее на руках! Как по-детски плакала она на его плече, дрожа от ужаса и стыда!
Любая из этих подробностей, которыми он вновь и вновь упивался, служила неопровержимым доказательством того, что на этом не могло все кончиться, что неизбежно какое-то продолжение.
Теперь, размышлял молодой Незмара под утро той сумасшедшей ночи, теперь последует лишь одно: барышня Тинда — уж как она там преодолеет девичий стыд, это ее дело,— расскажет обо всем отцу, и тот сделает все, что нужно, чтобы напомнить ему, Вацлаву, в чем состоит его долг. Таково ведь обыкновение в их кругах!
Быть может, императорский советник призовет Вацлава к себе в кабинет, сначала поблагодарит за героическое спасение дочери в обстановке, щекотливость которой нет нужды объяснять. Необходимо, однако, указать ему, молодому Незмаре, на некое обязательство, которого он, правда, на себя не брал, но которое, после его рыцарского поступка, становится его естественным долгом. Ибо, вырвав барышню из рук бесчестных злодеев, он, Незмара, застал ее — конечно, без всякого умысла,— в таком виде, что она скомпрометирована. Это уж точно, и притом скомпрометирована именно им, Вацлавом Незмарой, сапристи! А посему нет нужды напоминать ему, порядочному молодому человеку, чего от него ожидают...
С этой воображаемой речью пана Уллика и уснул молодой Незмара на своих бревнах, уткнувшись лицом в отцовский кожух и вдыхая следы сладкого аромата тела Тинды.
Ничего подобного, естественно, на деле не произошло; ни словечка! Вообще не было ничего, что хоть как-то относилось бы к страшному событию той ночи. Разве что одна из служанок, участниц ночного купанья Тинды, пробегавшая по двору мимо Вацлава, прыснула в кулак и умчалась, озорно оглянувшись. А за аркой его поджидала горничная и торопливо прошептала:
— Никому ни слова, пан Незмара, если что — так барышня просто тонула, и вы ее вытащили!
Тинду он не видел несколько дней. Настала дождливая погода, и он не мог бы с ней встретиться, даже если б нарочно ее выслеживал.
В конце концов он прибегнул и к этому средству, сам не зная, зачем. Наверное, чтобы отомстить, как думал он раньше.
Но вот увидел ее наконец, поздоровался — а она поблагодарила совсем по-старому, и смотрела мимо! На лице ее — ни намека на румянец, зато сам молодой атлет — он это чувствовал — густо покраснел от нежданного разочарования.
И еще три-четыре раза барышне удавался такой отчужденный вид.
Незмара, охваченный горячкой, подстерегал ее на дорогах, коварно появлялся сбоку, из-за угла, так что ей волей-неволей приходилось замечать его. Взгляд ее выражал в таких случаях крайнее неудовольствие. Но однажды по лицу молодого человека, багровому от смущения, которое он силился одолеть, Тинда прочитала нечто такое, что тотчас изменила свое поведение. Не ответив на его привет, она подала ему руку — дело было в скверике, по дороге к теннисному корту,— и бросила:
— Рада видеть вас, пан... пан Вацлав!
Ударь она его по лицу своей белой ручкой, затянутой в тончайшую нитяную перчатку, не могла бы оскорбить глубже, чем назвав его служебным именем отца-сторожа.
— Моя фамилия — Незмара, барышня Уллико-ва! — прохрипел Вацлав.
— Вот как! Но вы же не обиделись на то, что я назвала вас по имени, мы ведь выросли по соседству! — произнесла она так легко, словно они беседовали еще только вчера, а не вообще впервые за все время, что росли рядом; только она — в доме-торте окнами на улицу, а он — среди хлама на задах фабрики. Впрочем, он догадался — Вацлавом она назвала его просто потому, что действительно не знала его фамилии.
Тинда смотрела ему в глаза прямым твердым взглядом, к какому прибегала только наедине с кем-либо и от какого кровь бросалась в лицо даже куда более обстрелянным молодым людям.
А так как в жилах карлинского рекордсмена крови было больше, чем у любого другого, и был он вовсе не обстрелян, то лицо его на глазах заливала густая краска.
Тинда не могла оторвать взгляда от единственной части его лица — ото лба.
У Вацлава была бычья шея — но и лоб бычий! Его перерезали три параллельные — не морщины, а толстые складки кожи, которые дружно прогибались над переносицей, образуя довольно глубокую ямку на этом лбу, выпуклом не от формы лобной кости, а от мышечной массы. Это углубление казалось Тинде признаком чего-то бычьего в лице атлета, что в сочетании с твердым подбородком и широкими ноздрями производило впечатление чего-то дерзкого и одновременно чрезвычайно притягательного: Незмара, со своим упрямо-энергичным лицом, был красив. И только потому, что Тинда при случайных встречах всегда смотрела мимо него, она и не разглядела всего этого.
— Меня, например, вы спокойно могли бы назвать Тиндой, и я бы не обиделась—отчего же?—продолжала она сладким голоском, не спуская взгляда с его побагровевшего лба и следя за игрой складок на этом лбу.
Ах, этих слов оказалось достаточно, чтобы продеть кольцо в ноздри быка!
— Знаете что, проводите меня немножко, но только до виадука, чтоб на перекрестке нас не видели вместе, а то сплетни пойдут! — флейтой разливалась Тинда, но молодой Незмара все молчал, словно кто-то сдавил ему горло.
Тогда Тинда вдруг стала серьезной:
— Я рада вас видеть — должна же я поблагодарить вас за то, что вы никому ничего не сказали,— о, я знаю, вы никому не говорили о том случае, ведь если б вы не молчали, слухов был бы полон город, вы не представляете, как люди рады впутать меня в какой-нибудь скандал...
Молодой Незмара чувствовал, что затмение, омрачавшее с той ночи его мозг, переходит теперь и на глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133