1 «Сброд — хоть и благородный» (евр жарг )
Столько презрения было в этом взгляде, что у Лейба встопорщились обильно нафабренные усы, и Лейба передернуло, и морозец пробежал по всему телу, к тому же испытывающему неловкость от непривычного ощущения свежей рубашки, купленной вчера.
Мороз и жар обливали Лейба, и бедняга потел, ибо «шпасетле» (шуточки), которыми он пытался заглушить голос совести, драматизируя раздвоение, существующее в каждой еврейской душе и доходящее чуть ли не до реального ощущения двух разных личностей, иронизирующих друг над другом,— не в силах были совсем подавить его ужас перед совершенными сегодня смертными грехами и перед теми, которые он еще готовился совершить. Уже одного того, что в такой великий праздник он оказался не дома, в Бардейове, а в Праге по коммерческим делам, было достаточно, чтобы Господь проклял его душу на долгие века; но то, что он обрезал пейсы в субботу, преступив строгий запрет работать в этот день, когда не разрешено даже пальцем о палец ударить, да еще лишил себя пейсов, причем именно в первый день месяца Тишри — гремело в его душе резкими звуками серебряного шофара, в который трубят по синагогам в течение всего первого дня Нового года, но не радостно, как там, а угрожающе, как трубы вечного проклятия.
И что значит — надо было? Мог ведь сделать это вчера, как сюда приехал! А вчера не решился — да, да, проклятая привычка все откладывать на последний момент, после чего уж и не отложишь...
Совершение столь ужасных грехов было чуть ли не стилем жизни некоторых людей, для которых громоздить грехи — настоящее наслаждение по принципу «будь что будет». Блюмендуфт принадлежал к тем демоническим натурам своей расы, которые, при всем своем религиозном позитивизме, не могут обойтись без высшего наслаждения, когда сама душа, так сказать, покрывается гусиной кожей; наслаждения, состоящего в потребности бросить вызов Господу (чье имя, впрочем, да будет благословенно).
И Лейб упивался собственным мистическим ужасом, весьма явственно отраженным в глазах, пылавших на его желтушном лице в зеркале, когда он думал о мучениях, предстоящих ему за отлично продуманное предприятие, за его замечательный план, «энормес гешефт, граузес реббах»1. Ибо все, что делалось — должно было делаться, если он хотел добиться удачи, получить ту желанную прибыль, в которой не признается даже верховному раввину в Яссах, хотя тот всегда снимал с его души эту самую гусиную кожу, когда Блюмендуфт к нему обращался.
Ни за что не признается, поклянется чем угодно, хотя бы ему грозило провалиться сквозь землю, ибо уже сейчас вся кровь его вскипает при помышлении о громадных процентах, какие берет ясский раввин. Нет, не признается, хотя обмануть святого мужа — величайший из грехов, как утверждают все святые мужи.
Нет, Блюмендуфт не какой-нибудь «неббих» (дурачок), чтоб позволить так обирать себя вездесущими казначеями Господа (да будет благословенно его имя), и так-то у него, у Лейба, поднимается вся желчь, как подумает о безбожных деньгах, в которые ему обойдется этот Фрей, проклятый горбун, пусть бы у него вместо горба росли камни в животе и крыжовник в носу 2.
Размышляя столь мудро, Блюмендуфт оделся, как подобает представителю благородной пражской общины, и с сожалением уложил обратно в коробку цилиндр, впопыхах взятый вчера напрокат у старьевщика: он вспомнил, что во время сегодняшнего похода могут возникнуть моменты, когда подобный «шабесдекель», впрочем, весьма гармонировавший с костюмом, скорее повредит, чем принесет пользу.
1 «Великолепная сделка, исключительный случай» (евр. жарг.).
2 Пожелание врагу, главным образом, из числа соплеменников, мочевых камней в почки и полипов в нос является одним из самых страшных еврейских проклятий. (Примеч. автора.)
«Ох, эти накладные расходы!» — вздохнул Лейб, потому что завтра ему придется заплатить за прокат цилиндра 1 крону 25 геллеров.
Наступил самый важный, главнейший момент приготовления к походу.
Из плоского ящика, похожего на те, какие возят с собой коммивояжеры-торговцы картинами, Лейб, с невероятной бережностью, извлек объемистый фолиант и, развернув бесчисленные слои шелковой бумаги, явил свету роскошный старинный переплет с золотым тиснением и обрезом. В этой грязной норе такой предмет можно было сравнить с драгоценной дарохранительницей в логове разбойников; одним словом, вещь в высшей степени благородного вида. Господин Блюмендуфт дрожащими руками, стараясь даже кончиками пальцев не касаться ее страниц, вложил меж ними две зеленые ленточки с серебряными висюльками на концах, изображающими шестиконечную звезду Израиля. Потом он уложил книгу в новый зеленый картонный футляр с напечатанными на нем десятью заповедями. Книга, помещенная в футляр так, что ленточки пришлись к открытой его стороне, ничем теперь не отличалась от молитвенников ортодоксального семейства, передаваемых из поколения в поколение. Блюмендуфт еще проверил такое впечатление, несколько раз обойдя вокруг стола, на котором лежала книга.
Оставалось только надеть сюртук, довольно приличный, чьи глубокие и просторные боковые карманы выдавали, что сюртук сей перешит из субботнего кафтана.
Но именно такие карманы и нужны были сегодня Лейбу Блюмендуфту, что и выяснилось, когда он одного за другим погрузил в них котят, невзирая на их сопротивление и цепляние коготками за материю. Не без труда удалось ему убедить непосед, что всякие протесты тщетны. В конце концов им пришлось согласиться с этим, и лишь изредка тоненькое мяуканье, как бы оборванное, что характерно для чистокровных персидских кошек, раздающееся как бы из глубокого колодца, свидетельствовало о том, что пленники не совсем примирились с судьбой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133