Множество искр выскакивало на пылающей серебром глади — лопались пузырьки болотного газа.
Лейб уже довольно долго стоял так, ничего не различая, и эти минуты были самими неприятными во всей его экспедиции; стало быть, надо сделать так, чтоб заметили его самого.
Он покашлял как можно громче — и сам испугался эха, отраженного от стены зернохранилища с таким звуком, как если бы по стене ударили исполинской ладонью.
Однако, заслышав этот звук, один из рыбаков тотчас свернул удочку и в несколько гребков подвел свою лодку к берегу, где стоял Лейб.
— Кошки есть? — спросил он.
Однако Лейб, хоть и знал, что его спросят о кошках — таков был условленный пароль,— замешкался с ответом, ибо не знал чешского языка, а тем более прибрежного арго.
Человек в лодке это понял.
— Хабен зи ди мяу, ди коц? — перевел он свой вопрос на «немецкий».
— Яволь— отозвался Блюмендуфт и, перекладывая книгу из одной руки в другую, вытащил из карманов попеременно обоих котят, причем поднял повыше, чтоб их хорошо разглядели, ибо это обстоятельство могло иметь значение.
— Тогда залезайте, поедем! — и рыбак весьма наглядно показал на лодку.
Посадка на это плавучее средство произошла не совсем гладко — лодчонка была утлая, неустойчивая, так что прежде, чем Лейб уселся, лоб его покрылся испариной.
1 Так точно (нем.).
Рыбак взялся за весла, и лодка двинулась против течения.
— Вацлав, ты этих кошек не топи! — крикнул издалека один из бездельников с удочками.— Я бы взял их себе, детишкам!
— Ладно тебе, Винцек, эти слишком малы, чтоб их изжарить, и можешь успокоить свое сердце — котят в воду не бросят, они для нашего кошачьего барина с верхотуры, а молодой хозяин ими брезгует, потому и везем с реки!
— Вас хат'р гзагт, ун вас хабн зи гзагт? 1 — тотчас с любопытством спросил Блюмендуфт.
— Фресн виль эр ди коц 2,— сердито бросил Вацлав и поднял правое весло, чтобы левым направить лодку в узкую протоку между высокими берегами, укрепленными фашинами, почерневшими от времени досками и косо вогнанными сваями.
Вацлав был здоровенный старик, из тех приречных жителей пражской, и главным образом штваницкой 3 части Влтавы, славе которых со временем положила конец регуляция реки в черте города, перекрыв насыпью важнейшую область их сложной деятельности между Приматорским, Коронным островами и правым берегом реки.
Но в описываемую пору Вацлав, по профессии ночной сторож на фабрике Уллика, еще был полным хозяином над лабиринтом влтавских рукавов в этих местах, прославившись по всей округе как знаменитый ловец лососевых рыб и — что еще более почетно — как первейший охотник на выдр.
Но уже сложили на острове Штванице кучи камня, приготовленного для строительства твердого ложа реки, текущей пока средь мягких песчаных берегов.
II
Отшельник под крышей «придворной» фабрики
Проплыв с четверть часика по протоке, похожей на ручей, лодка Вацлава со своим грузом вошла в довольно просторную лагуну у Коронного острова и повернула к левому берегу его.
1 Что он сказал и что вы сказали? (евр. жарг.)
2 Сожрать он хочет кошек (пражск. жарг.).
Тропинка чистой воды в ряске — вода тут была совершенно неподвижна — привела лодку к забору из толстых досок, до половины побелевших от высохшей болотной грязи, отмечавшей уровень, до которого в разлив поднимается река; забор этот покосился под напором густых кустов, сбегавших к реке. А за забором поднимались высокие раскидистые ольхи, чьи корявые корни, обнажившиеся там, где вода подмыла землю, скрепляли сыпучие берега этого острова, возникшего за четыре сотни лет от речных наносов.
С места, где причалила лодка, было уже слышно пыхтенье движка, работавшего на газе; а когда Вацлав отодвинул часть забора, образующую как бы створку примитивной калитки, и вместе с Лейбом поднялся наверх,— оба очутились на заднем дворе, вернее, на складе под открытым небом для всевозможного хлама, имеющего отношения к «придворной» фабрике фирмы «К. Уллик и Комп».
Главное здание фабрики было до того старое, что приспособление его под промышленные цели казалось чуть ли не дерзким неуважением к старине. В непосредственном соседстве с огромной железной, окрашенной в красный цвет, крышей с куполом и торчащим над ним шпилем — указание на то, что некогда это строение было барским домом с башенкой,— нахально дышала выхлопная труба газового двигателя. Труба эта была явной насмешкой над старинной кичливостью купола в форме луковицы, хитроумно сложенного из восьми широких полотен и посаженного на широкую четырехугольную башенку.
Части стен, видневшиеся из-за деревьев, которые вряд ли были моложе самого здания, приняли под воздействием веков тот неподдельный золотисто-коричневый тон, какой вызывает горячее восхищение любителей пражской старины, ностальгическую любовь ко всему невосполнимому, подверженному, однако, пускай медленной, но неумолимой гибели.
Здесь алчность нового времени с особенной наглядностью сталкивалась с благородством древности. Если фабрику девятнадцатого века отделяла от барского гнезда шестнадцатого необозримость времени, то пространственно они очутились в самом тесном соседстве и даже проникали одна через другую. Труба прошла сквозь башенку до самого купола, так что корыстная наглость современности пыхтела — пфу-пфу-пфу — прямо в лицо почтенной древности. Стена здания, обращенная внутрь острова, была — за исключением верхнего этажа — закрыта пристроенными позднее и окрашенными в серый цвет просторными галереями из железных конструкций — в них, видимо, размещались мастерские,— и на одном конце этих галерей юрко сновал подъемник, спуская с пятого этажа ящики с готовой продукцией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133