похоже на отверстие в дне кратера, которое иногда раскаляется в доказательство того, что там, в недрах, клокочет вулкан.
Вулкан! Этот бедняк, который четыре года упражнялся в двух видах искусства — в сочинении музыки и в голодании, который и теперь-то занимается и тем, и другим с такой трогательной виртуозностью!
Но что за удивительную вещь играет он сегодня? Наверняка что-то собственное, заветное. Тинда уже знает его талант, такой оригинальный, такой особенный, ибо — бог свидетель! — Важка настоящий художник, да, и потому известного рода дружба с ним допустима,— конечно, при соблюдении должного расстояния между ними — ведь Тинде вовсе не хочется его потерять. А его любовь — в любви к ней этого бедного парня нет для нее ничего унизительного.
Тинда села на своей кушетке.
Что это сегодня с Важкой?
Мотив хорошо знаком Тинде — это же просто вариации на ее упражнение, на то самое; нет, Важка не импровизирует, он играет законченное произведение — как оригинально это адажио с арпеджо, расходящееся минорными аккордами...
Она не могла долее выдержать!
Вмиг подлетела к двери, распахнула рывком с резким вопросом:
— Господи, Важка, что вы играете?!
Между ними — вернее, у нее с ним — принят был такой несколько развязный тон.
Целования руки на сей раз не было, Тинда лишь на лету подала ему свою. Важка не отвечал — она сама уже увидела на рояле рукописную партитуру на три голоса.
— Что это? — взяла она ноты.— «Трио для скрипки, виолончели и фортепиано, опус 3. Сочинил и с глубоким почтением и восхищением посвятил барышне Тинде Улликовой Рудольф Важка»,— вслух прочитала она.— Вы? Смотрите, какой тайный грешник! А кто вам это разрешил? — она ткнула пальцем в посвящение.
— Я хотел просить разрешения у милостивой барышни после того, как она прослушает эту вещицу, конечно, я не имел права заранее писать посвящение — ведь без вашего разрешения это и не напечатают.
— Напечатают? Господи, Важка, о чем вы толкуете? — вскричала пораженная Тинда — такой долгой речи она от своего репетитора еще не слыхивала.— Разве у вас есть издатель?
— Издатель — Академия, вчера я узнал, что мое «Трио» удостоено первой премии за этот год.
— Но это же великолепно, это чудесно, вас надо поздравить! Я и сама рада, как ваш искренний друг. Вот видите, я всегда вам говорила — не теряйте мужества, искусство требует, во-первых, труда, во-вторых, труда, и в-третьих, опять-таки труда, а потом уж потекут денежки, еще денежки и опять денежки: так говорит пани Майнау. И — благоразумия!
Тут она вздохнула, как если бы последнего-то ей больше всего и не хватало. Однако взгляд ее потеплел, жесты оживились — но то был интерес не женщины, а артистки.
— Трудно будет слушать, если это трио, где мы возьмем виолончелиста и скрипача?
— Все же я немного сыграю вам...
224
— Погодите, быть может, нам удастся вместе... И Тинда так стремительно опустилась на второй табурет, что он вплотную подъехал к стулу Важки.
Хорошая музыкантша, она быстро нашла в нотах мелодию,— Важка удивился, до чего легко читала она партию виолончели в разных ключах; сам он все силы отдавал фортепианной партии и лишь изредка показывал ей место, которое следовало акцентировать.
Разбирая первую часть — в ней ведущей была виолончель,— Тинда потянулась к басовым клавишам и сбила руки Важки — пришлось прервать игру. Эту малую паузу заполнил смешок Тинды — сухой, но какой-то лихорадочный; тотчас они двинулись дальше. Тинда была совершенно захвачена этой музыкой.
Сыграли первую, довольно трудную часть — не обошлось, конечно, без запинок и повторений, которые делались молча или по односложной, торопливой просьбе Тинды; некоторые пассажи свидетельствовали не только о ее стремлении как можно глубже понять сочинение, но и о ее глубокой музыкальной интеллигентности, какой Важка и не предполагал у этой доморощенной певицы.
Он испытал безмерное счастье, когда они закончили первую часть и Тинда левой своей рукой нашла его правую, накрыла ее и пожала раз и еще раз.
Как бы в ответ на такое признание осчастливленный композитор проиграл несколько тактов первой части в нужном, несколько более быстром темпе, чтобы прояснилось заключенное в ней упоение отчаянием, стремительно нарастающим вплоть до самого страстного звучания безнадежности в конце части.
— Знаю, знаю,— проговорила Тинда, глянув на него разгоревшимися глазами.— Дальше, дальше!
И она сама заиграла начало адажио.
Ее лицо, ее виски и лоб глубоко порозовели и, со своими светлыми волосами, она стала похожа на разрумянившуюся после танца красавицу с пудреной головой времен рококо.
Эта перемена в ее внешности наполнила Важку блаженнейшим трепетом.
Первые три такта адажио были точным повторением начала того упражнения Тинды, во время которого в душе Важки рухнуло факирство его любви; эти три такта начинала скрипка без сопровождения, затем к ней присоединялась, как в фуге, ведя ту же мелодию, виолончель, а еще несколько погодя вступало и фортепиано.
Смычковые просто пересказывали тему, развитую для дуэта, но партия фортепиано звучала как символ веры Рудольфовой души; это было такое богатое, такое гимническое признание, что Тинда, не прерывая игры, обратила на него сияющий взор:
— Вот вы какой, Важка? А вы знаете, что это великолепно?!
Позже, когда все звуки обрели страстное полнозву-чие, она, играя, перекричала рояль:
— Божественная кантилена! А еще говорят, композиторы уже исчерпали все богатство мелодий... Поздравляю, пан Важка!
От этого «пана» Важку обдало холодом — он-то ожидал, что такой выплеск из его сердца удостоится чего-то большего с ее стороны, во всяком случае чего-то менее отстраненного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133