— Нищие!
Да и это слово перебило его рыдание—вернее сказать, рыданьице.
— А дядя? — прошептала Тинда.
— Бедный дядя Армии! — всхлипнул императорский советник.— Мы его ищем, но думаю, так и не найдем — во всяком случае, в уцелевшей части башни его нет. Вацлав с сыном обыскали все этажи, и задняя лестница не обрушилась, и везде горит свет, а дяди нет и следа — быть может, он в развалинах или под ними... Но, доченька, дорогая моя, не думай об этом, тебе нельзя сюда, пан Важка будет так любезен, проводит тебя к Манечке,— впервые со дня свадьбы младшей дочери Уллик выговорил ее имя.— Здесь тебе оставаться нельзя, а за меня не бойся, коллега инженер Набелек ручается, что больше не сдвинется ни один кирпич, хотя лучше бы меня сразу убило одним из них... Но этого не случится, я поберегусь, сапристи! Чтоб не говорили, будто старый Уллик уклонился от ответственности за случившееся и за все последствия!
Слушала его Тинда или нет, понимала — не понимала?
Словно окаменев, стояла она в белоснежной ризе Эльзы Брабантской, подпоясанной тяжелым кованым поясом, а на плечах — модная бальная пелеринка лебяжьего пуха, и, прижав ко рту ладонь, смотрела поверх крыши виллы на верхушки вековых раскидистых деревьев на острове, почти переросших даже купол «Папир-ки»; листву деревьев озаряли снизу факелы. Ветер, усилившийся с темнотой, раскачивал деревья в темпе адажио, и они показывали попеременно то серебристую изнанку листьев, то их сочно-зеленый верх, и делали это так же добросовестно при свете факелов, как и при свете вечерней зари, а тень купола металась по их верхушкам оттого, что люди с факелами метались по острову. Из-за виллы прозвучал сигнал пожарной трубы, и императорский советник заканчивал свою речь, успокаивая Тинду и всех, кто мог его слышать.
— Этого не будет! И не бойся за папу — там, сзади, находится инженер Набелек, и советник наместничества, и надворный советник, и оба правительственных советника. Прости, мне пора возвращаться к работам, а ты попроси Маню приютить тебя на ночь.
С этими словами императорский советник отошел к прочим советникам, к месту личной своей и семейной катастрофы — с тем же достоинством, с каким, бывало, возвращался на важное совещание после того, как отлучался на минутку, вызванный по какому-нибудь делу.
Тинда послушалась, как машина, и ушла, сопровождаемая Рудольфом Важкой, которому сама же и указывала дорогу, поскольку он, естественно, не знал, где живет ее сестра.
Так, покорно, словно лунатик, дошла она до жилища Зоуплны, не заговаривая со своим провожатым — только перед самой дверью дома бросила ему машинальное «спасибо».
Он пожал протянутую ему руку, но проводил ее еще вверх по лестнице до самой квартиры доктора — чего Тинда не замечала, а может быть, и не сознавала.
Проводив Тинду, Важка отправился в центр города и всю ночь проходил по улицам, стараясь избыть страшные впечатления этого вечера — впечатления от обеих катастроф, очевидцем которых он был.
Тинда же не нашла покоя даже у сестры — там не могли быть рады никому, хотя бы и самому дорогому гостю. Ибо в это самое время появилось на свет существо, дороже кого бы то ни было, маленький голенький мальчишечка, и мало этого — как уверял призванный к месту действия врач, в пути был еще кто-то, не сестричка ли?
В этих обстоятельствах доктор Зоуплна, сходивший с ума от страха и радости, не мог, не в состоянии был уделить Тинде хотя бы полминуты.
— Знаю, знаю! Все знаю! — торопливо забормотал он прежде, чем Тинда произнесла хоть слово.— Но ради всего на свете, говорите тише, Манечка ничего не знает, ничегошеньки, и нельзя, чтоб узнала... К счастью, роды уже начались, когда это случилось, когда от грохота дрогнул весь околоток св. Петра — в это время у нее были сильные схватки, и ей было не до того...
Арношт решительно не замечал странного одеяния свояченицы и понятия не имел о ее собственном несчастье. Тотчас после этих слов старый Зоуплна увел Тинду к тетушке Рези, которая вместе с мужем как раз вернулась из театра и встретила племянницу раскрытыми объятиями и плаксивыми возгласами:
— Несчастное дитя, бедная моя Тиидочка! Какая беда приключилась с тобой!
Но бедная Тинда не пала в эти раскрытые объятия: прежде чем тетка добежала до нее, она, как стояла, так и рухнула на колени, словно подрубленная, проползла на коленях еще два шага — и свалилась всем телом на бок, потеряв сознание. И это, по мнению тетушки, благодетельное бесчувствие длилось почти четырнадцать недель... Дядю Папаушегга срочно, еще ночью, услали за доктором.
* * *
Четырнадцать недель — это добрых четверть года, а за четверть года много чего может произойти. Организм акционерного общества «Турбина» оказался не таким крепким, как организм Тинды — он не прожил и двух месяцев после роковой ночи. В конце июля императорский советник Уллик, первый и последний президент общества, покидал навсегда виллу на «Папирке» — вскоре после публичной распродажи имущества, уцелевшего от панического выноса вещей из дома. Лучше всего сохранился Тиндин «Бёзендорфер», причем именно потому, что его оставили на месте. Рояль сравнительно дешево приобрел композитор Рудольф Важка; да он купил бы его за любую цену, ибо взял взаймы для этой цели в три раза большую сумму.
Выручка от аукциона была единственным активом бывшего «поставщика двора», а ныне всего лишь императорского советника Уллика. Ибо обстановка его жилого дома — это было все, что он сохранил после двойного банкротства, свалившегося на его голову: во-первых, как шефа и единоличного теперь владельца фирмы «К.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133