Вот Тинда всплеснула руками, радуясь сюрпризу, приподняла брезент, закрывавший мотор — и глаза ее вспыхнули, как у женщины, открывшей футляр с новым дорогим украшением.
Тинда начала оживленно жестикулировать, видимо, рассказывала что-то; описала муфтой широкий круг, объявший полсвета, потом лицо ее омрачилось, и дядя понял — племянница огорчена тем, что река замерзла, и катанья на лодке не будет.
«Чертова девчонка! Красавица-то какая!» — подумал Фрей, и тут бинокль прямо-таки подскочил в его руках, до того поразил его жест прекрасной племянницы: ручка Тинды, казавшаяся еще миниатюрнее оттого, что высовывалась из меховой муфты, вдруг ткнула молодого Незмару в подбородок, да так сильно, что у того голова дернулась.
Совершенно неожиданно! Только оглянулась на старого Незмару — тот в это время нагнулся к днищу лодки,— да метнула глазом в сторону фабрики.
— А я все вижу, девочка! — вслух проговорил Ар-мин.— Вижу и смотрю, как дуралей!
Меж тем Тинда очень нежно говорила что-то молодому Незмаре, а тот стоял с видом упрямым и строптивым.
— Парень букой глядит,— заметил Фрей.— Но Тин-динька-то, гляньте! — добавил он, когда девушка повелительно протянула «парню» руку для поцелуя.— Ну, такие сцены я видывал не раз, это становится банальным...
Однако «бука» не желал подчиняться, хотя явно несколько смягчился.
— Н-да, это не начало, а продолжение,— рассудил пан Фрей.— И старый бездельник Вацлав играет им на руку, то-то не вылезает из-под лодки.
Теперь Тинда одним движением стянула перчатку, и у пана Фрея глаза на лоб полезли при виде той горячности, даже алчности, с какой молодой Незмара поцеловал ручку барышни Улликовой.
— А ты разбираешься в деле, паренек,— пробормотал Армии.— Тоже не любишь есть апельсины в кожуре, как и я!
Он рассмеялся своему сравнению — и скрытой за ним реминисценции.
Но внезапно у него перехватило дыхание, и рука с биноклем опустилась.
«Блюмендуфт продал в Америку не новый поддельный «Устав», за которым приезжал ко мне три месяца назад, а старый, взятый им на время в лондонской библиотеке для образца!» — сказало вдруг что-то в его мозгу.
Армии отложил бинокль и снова заходил по комнате.
Ни на мгновение, даже когда он притворялся перед самим собой, будто чрезвычайно заинтригован кокетством племянницы с сыном сторожа, его не покидали прилипчивые мысли о Блюмендуфте. Теперь он додумывал их до конца.
Нет сомнения — Блюмендуфт поступил именно так; всегда, когда Фрея посещали такого рода интуитивные озарения, справедливость их впоследствии полностью подтверждалась.
И пан Фрей заскользил прямиком в меланхолию, и углубился в нее уже довольно далеко, хотя все еще не знал, чем может кончиться, если Лейб на самом деле продал экземпляр из лондонской библиотеки, который считался в мире библиофилов несомненным подлинником — сам-то Фрей отлично знал, что и это такая же подделка. Но, боже правый, в таком случае Лейб отослал новую подделку в Лондон вместо мнимого оригинала!
Стоит этому обнаружиться, в научном мире поднимется такой скандал, равного какому еще не бывало!
Но в этом случае — до чего же идиотски поступил Лейб, ведь он, как специалист, обязан был подумать о том, что едва на свет вынырнет вновь открытый экземпляр столь редкостного издания, все владельцы прежних бесспорных экземпляров немедленно бросятся проверять их подлинность! И что, если при ревизии лондонской библиотеки откроют обман?!
Лейб, конечно, не признается, что за крупную сумму давал драгоценную собственность лондонской библиотеки для мошеннических махинаций. Но не встрянет ли в это дело мистер Прэдли, известный эксперт по изданиям времен Генриха, Мазарини, Кольбера?.. Тот самый мистер Прэдли, который двенадцать лет назад объявил изделие Фрея бесспорным подлинником мастера Эве?
А может, и заметку-то в «Библиофил» написал тот же мистер Прэдли, и, отстаивая подлинность одного экземпляра «Устава», но доказывая поддельность другого, знаменитый ученый вступит на почву научного ристалища, в результате чего окажется, что автором обоих экземпляров является один и тот же несравненный художник, сиречь Армии Фрей... Тогда... Но тогда, конечно, это имя покроется славой и обойдет весь мир, все регионы и страны, где только существует печать, ибо ни одна газета не захочет обойтись без сообщения о фальсификаторе, который водил за нос величайшего специалиста своего дела и времени...
В душе Армина Фрея шевельнулось что-то вроде геростратовской жажды славы, от которой вынужден отказаться любой художник-имитатор, промышляющий античным искусством, чтобы удовлетворить спрос любителей древности. Если честолюбие такого художника превысит прочие его свойства, скажем, его «совесть» — ведь каждый хороший фальсификатор обязательно имеет «совесть» — то он поддастся искушению и публично признается в подделке, тем более, если первое его изделие признано всеми академиями и всей специальной литературой мира несомненным оригиналом.
Когда меланхолия пана Фрея достигла этого пункта, он был вырван из дум и разом возвращен к действительности, причем таким образом, который заставил благородного фальсификатора забыть о всякой честной и нечестной славе, добытой собственным искусством и мошенническим подражанием чужому.
Что же случилось?
Да ничего — только на лестнице, ведущей к ренессансному царству Фрея, мяукнула кошка, а вернее его кот Тамерлан, великолепнейший представитель ангорской породы.
Утром, когда старый Вацлав принес завтрак, Тамерлан попался ему под ноги и проследовал за ним к двери, ласкаясь к своему кормильцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133