против возможного и даже вероятного судебного преследования он был достаточно защищен заявлением, подписанным Блюмендуфтом, заказчиком на изготовление переплета: Блюмендуфт сим объявлял и свидетельствовал, что пан Армии Фрей согласился выполнить эту художественную работу только под честное слово, что ею не воспользуются в каких-либо незаконных махинациях; если же это случится, то пан Фрей имеет право публично выступить против того, кто злоупотребит его доверием. Армина больше расстраивало то, что сообщение лондонского журнала обойдет весь мир и выгодным сделкам с Блюмендуфтом придет конец...
Но пуще всего его удручала собственная страшная оплошность: он не проверил текста Устава! Опечатки, указанные в статье Террье, были впрямь ужасающи. В какое бы отчаяние и бешенство ни пришел
Блюмендуфт, его порадует оплошность Фрея, хотя ошибки-то были сделаны при наборе текста в Бар-дейове.
«Э гшайтр манн,— скалилась из темного угла бородатая маска Блюмендуфта,— дырочки от червяка поправляет, а ошибок не видит!»
И все же в этом деле — которое ему и на ум не приходило считать уголовным — триумф остается на его, Армина, стороне. И он совсем по-детски радовался, как изничтожит Сесиля Террье, этого короля экспертов в области библиофилии.
Стало быть — никаких причин унывать! Скорее напротив — близок момент, когда его, Армина, гениальное искусство засияет перед библиофильским миром полным блеском. Покажет он Сесилю Террье, почем фунт изюму!
Он признается, что переплет мнимого сорок второго экземпляра Устава — действительно его, Армина, произведение, но докажет также, что этот переплет такой же поддельный, как и на экземпляре лорда Кенсли, ибо и тот вышел из его, Армина, рук! Мсье Террье признал тот переплет подлинным только потому, что текст там был подлинным: его счастливым образом нашли в макулатуре на чердаке государственной типографии и по счастливой случайности продали старьевщику, не имея представления о его музейной ценности; подлинный текст был, разумеется, без опечаток. Тем самым нижеподписавшийся — Армии уже сидел за столом и строчил ответ «Библиофилу» на французском языке — разоблачает некомпетентность эксперта Террье и выдает его с головой всему библиофильскому миру. Сам нижеподписавшийся никогда не заявлял, что переплет — подлинный; напротив, в его руках находится документ, который дает ему право обнародовать имя заказчика в случае, если бы тот выступил с таким утверждением приватно или публично. Чтобы очистить себя от всякого подозрения в соучастии в этом мошенничестве, он воспользуется теперь этим правом и назовет заказчика. Это...
Тут Армии оставил пробел, чтобы заполнить его позднее.
Желая избавить всех коллекционеров старинных книг от обнюхивания переплетов и предупредить злоупотребление его произведениями после его смерти, он, Армии Фрей, приводит список всех сделанных им копий, пока что только исполненных в марокене, который он действительно изготовляет способом, указанным мсье Террье и известным ему лишь потому, что во времена обучения в Париже он был в тесных дружеских отношениях с нижеподписавшимся.
Составление списка Армии отложил на завтра. Радость от предвкушения скандала, который он произведет в кругах книголюбов, была безмерной. Это было какое-то двойное наслаждение с геростратовским привкусом: наслаждение самим действием, а затем — злорадным его разоблачением.
В конце концов он может перестать зарабатывать деньги таким путем — достаточно накопил для себя одного, а понадобится и — на двоих.
Только теперь Армии заметил, что Жофка тоже занялась писанием, да с таким усердием, что и лобик морщила, и губки языком облизывала.
Ну да, он ведь пропустил мимо ушей, как она недавно сказала Тамерлану:
— Что делает хозяин, будем делать и мы, Та-мерьянчик!
И умный кот, всегда отзывавшийся на свое имя, ошетил одобрительным ворчаньем.
Жофка писала, вздыхая, словно тащила тяжелый, и не замечала, что за нею наблюдают. По крайней мере, не подавала виду, что замечает.
Писала она карандашом, видимо, очень твердым, потому что то и дело смачивала его, сунув под язык.
— Что ты пишешь, Жофка?
— Милому письмо! — ответила та без смущения и даже с какой-то хвастливой напевностью.
— Как это — милому?
— Ну так, милому... отставку даю.
— И это только теперь?! А до сих пор он у тебя был?!
— А когда ж еще и писать-то? До сих-то пор меня туг знай гнали!
Пан Фрей насторожился.
Впервые за полгода, что они живут вместе, услышал он от своей Жофки неприкрытое проявление утилитаризма, первую тривиальность. И тон ее был совсем другой, строптивый — Армину подумалось, что он слышит в ее тоне нечто от интонации служанки, которая, желая укрепить свое положение, завуалированно грозит уходом. Попытка Жофки внести ясность в их отношениях была естественной, но Армии расстроился.
Он прекрасно понимал, что он у нее не первый,— однако делить ее с кем-то... Одна мысль об этом... Но когда?! У нее и возможности-то не было!
— Слушай, Жофка, а когда ты с ним в последний раз разговаривала, с этим человеком?
Ее так обидел этот вопрос, что она скривила губы.
— Прошу прощеньица, не думает же пан, что я такая... С тех пор как я тут, и в глаза-то его не видала!
Обычно Жофка обращалась к Армину на «вы» и только в случае недоразумений переходила на третье лицо — это должно было подчеркнуть ее подчиненное положение.
— Покажи, что написала — дай сюда!
— Нет, это частная корреспонденция, на это у вас нету права! — и ее синие глаза строптиво блеснули.
— Давай, говорю, сюда, не то покажу я тебе, есть ли у меня право на твои частные каракули!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133