Мистер Моур потому переехал в Триест, что рассчитывал здесь скорее, чем в Праге, достичь своей цели, а именно продажи своего изобретения, запатентованного во всех странах мира и предлагающего способ спасения подводных лодок, потерявших способность своими силами всплыть на поверхность. Моур думал добиться этой цели через посредство влиятельных пражских знакомств, однако в Праге его попытки, основанные на абсолютно ошибочной информации, ни к чему не привели. То ли мистеру Моуру не удалось завязать таких знакомств, то ли влияние их оказалось совершенно никудышным. Еще он сетовал на то, что в Праге ему не предоставили такого положения в обществе, на какое он по справедливости претендовал...
Так или иначе, известно лишь одно: когда в конце недели императорский советник, распираемый разнообразными вопросами коммерческого, а также личного характера, подъехал к его резиденции, то застал там только двух телохранителей мистера Моура — чикагского пльзенца и элегантного негра, занятых привязыванием к двуколке нескольких громоздких сундуков. От них-то и узнал пан советник, что эти их труды завершают вывоз всего движимого имущества американца; на вопрос пана советника — куда именно? — они охотно, но несколько насмешливо ответили: в Триест. От дальнейших расспросов пан советник воздержался, заметив, что слуги становятся дерзкими. Он отправил в Триест письмо — от имени акционерного общества и от своего личного,— на что получил лаконичный ответ, на английском языке, из которого, с помощью своего конторщика, уразумел, что мистер Моур считает себя слишком хорошим, чтобы сделаться компаньоном сломанных турбин — или что-то в этом роде, ибо конторщик переводил с трудом. «Вот оно как, а о Тинде — ни слова!» — подумал в полном отчаянии пан советник — скандал с этой Тончей Фафровой стал уже достоянием широкой гласности.
С мистером Моуром было покончено во всех отношениях — Прага так никогда и не простила ему чисто американскую манеру, с какой он ее покинул. Манера эта сочтена всеми более неприличной, чем английская, а так как надежды «Турбины» были не единственными обманутыми им надеждами, то в Праге осталось после него нечто большее, чем несколько недобрых слов. Его так называемую резиденцию со всем оборудованием арендовал большой ресторан, который, как водится, поначалу давал великолепную прибыль.
Естественно, что когда Тинда оправилась от своей более чем трехмесячной нервной горячки и, восстановив власть над своим выздоровевшим рассудком, узнала, что, кроме Рудольфа Важки, никто о ней не осведомлялся — она уже и не упоминала о мистере Моуре.
О том, что молодой Незмара целыми днями ходил под окнами больной — она лежала у тетушки Рези,— отдавая этому занятию все время, проведенное не на реке, никто Тинде не сказал, хотя тетушка отлично видела Вацлава и частенько глубоко над этим задумывалась. Они с Манечкой каждый день разговаривали о том, что опять он был тут, опять ходил внизу этот американский секретарь...
Вена, конечно же, встретился бы с Тиндой, когда она стала выходить посидеть в сквере, если б в это же самое время сам не слег, постигнутый странным несчастным случаем.
Как-то сидел молодой Незмара в лодке, неподвижным взором уставившись на поплавок, как вдруг его что-то ударило — с плота, мчавшегося к воротам плотины. Удар сбросил Вену с лодки, как перышко — он даже вскрикнуть не успел. Еще бы — багром по голове! Но Вена не утонул, хотя пришлось ему очень плохо, ведь он даже кричать не мог. Он только старался удержаться на поверхности. В пятидесяти метрах ниже, на другой лодке, сидел его отец, расправляя леску. Увидев своего родителя, Вена протянул к нему руки — и лишился .сознания не прежде, чем отец вытащил его в свою плоскодонку. Вена настолько еще владел собой, что показал на плот. Отцу и не требовалось ничего больше, он тотчас понял, что произошло, и успел еще заметить название фирмы, выведенное на задних бревнах плота. Узнал он и людей на плоту. Лишь после этого он принялся смывать кровь с головы сына, а тот поминутно терял сознание, несмотря на все мольбы отца: «Вена, бога ради, очнись!»
Думал тогда старый Незмара, что не довезет до дому сына живым. К счастью, Новак, близкий дружок старика, удивший рыбу немного ниже по течению, услыхал его причитания и поспешил подплыть. С его-то помощью и вынес старик Вену на берег и уложил в своей лачуге.
Оставив дружка возле раненого, старый Незмара помчался за доктором, но по дороге заглянул еще в полицейский участок — ив тот же вечер все три плотовщика были арестованы в Либени. Двух сразу отпустили, потому что третий сознался, что это он «тюкнул багром молодого пана», но нечаянно. Как «перекладывал весло» (рулевое) у самой плотины, сдвинул с места багор, тот чуть в воду не ухнул, тогда он подхватил багор веслом, да так неудачно, что «этот малый и схлопотал раза по башке».
Ранение Вены было признано тяжелым, и виновника оставили под арестом до того, как устроить ему очную ставку с потерпевшим, что могло быть сделано лишь три дня спустя — тревожить Вену раньше опасались. Опытному следователю, по некоторым признакам судя, было ясно, что пострадавший и виновник видятся не впервые — тем не менее оба категорически это отрицали. Плотовщик и ходил и стоял сильно скособочившись, спрошенный же следователем — отчего это? — ответил, что это у него с малых лет, так как он долгое время «отпихивался боком», то есть работал шестом на плоскодонке. Следователь задумался, не применить ли ему обычную свою хитрость и не пригласить ли обоих ко взаимному прощению, ибо он знал, что парни этого сословия никогда не прощают друг другу, если между ними «что-то есть»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133