Узнала претендента на руку своей блестящей сестры, отвергнутого в прошлом году — голос ее уже снова звучал твердо.
— Барышня Улликова! — заговорил вдруг адъюнкт Института астрономии, остававшийся возле телескопа.— Вы обманулись — вы ошиблись. Мгновение встречи Юпитера со своей Луной номер один — которое, кстати, наблюдали в Одессе час назад, в Вене восемь минут назад и будут наблюдать в Париже через сорок восемь минут,— вовсе не решило судьбу двух людей, следивших за этой встречей в Праге,— он показал пальцем на себя и на Маню.— Потому что, насколько мне известно — по крайней мере, насколько я был в том убежден, и, думаю, имел для этого основание,— судьба эта решена уже давно.
«Так-так-так»,— подтвердил часовой механизм. Наступило долгое молчание.
Такой же долгой была и внутренняя борьба доктора Зоуплны.
— Барышня Улликова,— теперь молодой ученый заговорил тоном, каким говорят с кафедры, то есть самым торжественным, на какой он только был способен.— Конечно, я имею право говорить только о себе и могу сказать, что вы мне... Что вы мне так дороги... так дороги, как собственная жизнь, и еще дороже. Я хочу сказать — почти так же, как моя наука, и если точнее выразить мои чувства, то должен признать — жизнь моя без науки и без вас лишилась бы всякой притягательности для меня.
Маня стояла как изваяние; электрическая лампочка за спиной Арношта озаряла кончики его волос, его доцентские бачки просвечивались до последнего волоска, но лица его Маня не видела. Оно было в полном затмении.
Она чувствовала, что теперь-то уж надо что-то сказать,— а язык был словно каменный.
Доктор Зоуплна предупредил ее:
— Чему я все-таки удивляюсь,— он близоруко посмотрел на ногти левой руки и решительно поднял голову,— и о чем не колеблюсь заявить: такое признание с моей стороны стало просто необходимым, поскольку вы, барышня Улликова, не заметили моих чувств к вам, не угадали их, не оценили. Это, как мне кажется, обеднило наши отношения, отняло у них тончайшее очарование. Я, правда, как и прежде, не могу без вас обойтись, но мы спустились с эфирных высот — он показал на отверстие купола.
— ...от Юпитера,— не без горечи подхватила Маня.— По крайней мере, мы отпраздновали нашу помолвку перед лицом Юпитера, в эфирных сферах. Послушай, Арношт, я впервые говорю тебе «ты», но поверь, делаю это так просто, словно этому «ты» уже четыре года. Послушай же — то, что ты мне сейчас сказал, конечно, очень сильно. Чувств твоих к себе я не угадала, потому что — скажем по-ученому — демонстрировал ты их слишком деликатно. Но ты ведь давно уверен, что вправе считать: барышня Улликова тебя боготворит, и любовь ее заполняла эти четыре или пять лет нашего знакомства необузданными взрывами. И это прекрасно! Пусть так; то, что произошло между нами этим вечером, было железной необходимостью, иначе я задохнулась бы в наших «эфирных сферах». Можешь быть уверен — в наших отношениях не изменится ничего, кроме того, что мы перейдем на «ты», и впредь будь любезен предлагать мне руку, когда мы ходим вдвоем. И пока — довольно об этом предмете, пойдем!
— Но мы еще не все видели из тех величавых явлений, которые показывает нам звездное небо в такую чудесную погоду...
— Откровенно говоря, у меня нет охоты задерживаться под одной крышей с моей более счастливой соперницей, по крайней мере, сегодня. Я еще должна привыкать к ней и привыкать постепенно. Может быть, когда-нибудь мы с ней еще встретимся, с наукой, которая тебе чуть ли не дороже, чем Улликова!
И они ушли.
С этого момента руководство взяла на себя Маня, причем буквально: выйдя на улицу, именно она предложила ему руку, и он продел свою под ее локоть. С тех пор они всегда ходили только так. Если в отвлеченных сферах его дух был водителем ее духа, то на земных путях дело обстояло наоборот. У других пар, если муж опирается на руку жены, то это, по законам рыцарства, считается неприличным. В данном же случае то было лишь следствием факта, что мужской элемент олицетворяла мужеподобная женщина, каковой считала себя Маня, хотя и была она самой женственной женщиной под солнцем. Только просто женственные женщины руководятся понятием мужского идеала, повелевающим презирать мужчину, хоть сколько-нибудь отступающего от стадного представления о таком идеале — но не самые женственные из женщин. И только между последними встречаются редкостные женские сердца, способные стать материнскими для будущих отцов своих детей, когда в том возникает необходимость.
Эта-то необходимость, в сущности, и привела сегодня Маню к отцу ее приват-доцента, которого она пыталась ободрить жаркими воспоминаниями об их решающем свидании у Юпитера.
Старый Зоуплна, откинув голову, чтобы лучше было видеть, заканчивал работу над Маниным каблучком.
— Чего там,— продолжал старик свои рассуждения,— все это было б не так страшно, кабы Эрнест 1 унаследовал мою натуру...
И он поверх очков поглядел на сына, лежавшего на кушетке, а затем кольнул взглядом и барышню.
— Ну вот, барышня, туфелька ваша готова, только уж не извольте больше цепляться каблуком за решетку канавы.
Маня — она сидела на трехногой табуретке — старалась так надеть починенную туфлю, чтоб укрыться от взоров свидетелей этой процедуры. Поэтому она все ерзала, ерзала на табуретке, притопывала ножкой — и вдруг, в момент, когда она воображала, будто этого никто не видит, выхватила с кушетки что-то светлое и поспешно сунула себе в карман.
Затем она окончательно обулась, заплатила — старый сапожник заломил такую цену, что даже Маня обратила на это внимание, несмотря на то, что была занята своими мыслями,— пожала руку «пану доктору», вслух пожелала ему поскорее выздоравливать, а шепотом добавила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133