этот ужас она преодолела до того даже, что усвоила небрежный жаргон дам из лучшего пражского общества. И где только могла, она выискивала случай встретиться со своими бывшими подопечными — пан императорский советник настрого запретил ей переступать порог дома, представительницей которого она была столько лет. Еще бы — ведь ему пришлось выплатить ей наличными ее капиталец, причем немедленно! Этого потребовал офицер военного казначейства пан Папаушегг 1 — ее старая и вообще первая любовь, заявившая о своих правах тотчас, как только выслужила почетную капитуляцию.
— Не скажу, однако, чтобы из нас трех самый шикарный вид был у Тиндиньки! — добавила тетушка Рези, поскольку Маня молчала. Кого же тетушка Рези считала «самым шикарным», сказал ее выразительный взгляд, каким она одарила своего супруга, мужчину цветущих лет и не менее цветущих усов, этого венца мужской красы, достичь которого можно лишь рациональным пестованием этой растительности с тем, чтобы наиболее мужественная часть ее произрастала, собственно, уже на середине щек.
— Тысяча миллионов! — довольно внятно воскликнул сей муж, ныне директор департамента вспомоществований.
— Не надо ругаться, Бертик,— кротко заметила тетушка.
— Я не ругаюсь, я говорю — тысяча миллионов у этого сморчка! — с достоинством возразил пан Папаушегг, жуя свой ус.
1 Явно онемеченное «Папоушек», т. е. «попугай» (чеш.).
— А я думала, у тебя опять в колено вступило,—
начала было тетушка Рези, да осеклась.— Господи, у кого это тысяча миллионов?!
Тотчас, однако, смекнув, кого имел в виду пан супруг, она наклонилась к Мане:
— Слыхала — говорят, у инженера Моура тысяча миллионов! Да нет, не верю, это невозможно... В прошлом году называли несколько миллионов, и то твой папочка говорил, что молва преувеличивает — хорошо, если у него найдется столько сотен тысяч, сколько считают миллионов. Тысяча миллионов долларов — сколько же это будет крон?
— Пять тысяч миллионов,— сказал Папаушегг.
— Не полных,— вмешался доктор Зоуплна.— Всего лишь четыре тысячи девятьсот тридцать пять миллионов сто тысяч крон.
- Благодарю покорно... О господи, вот денег-то! От одного представления дух захватывает! — жалобно проговорила пани Папаушеггова.— Да если б тут была хоть тридцатая доля правды, и то Тинда была бы одержима бесом гордыни и неразумия, если этом году капризничала!
— Вы судите так потому, тетушка, что вам самой удалось основательно устроиться! — съязвила Маня — иной раз она не могла сдержать свой язычок, да и вообще смотрела на тетку несколько свысока по весьма субъективным причинам.
— Да чего тут капризничать, когда в приданое за ней только и дают, что бельишко!
Маня спустилась еще на две ступеньки и лишь тогда, обернувшись к тетке, возразила пониженным голосом:
- Доктор Зоуплна уже знает, что и я получу не более того, и тебе, милая тетушка, уже не расстроить мою свадьбу — но если ты будешь говорить так громко, это может достичь ушей инженера Моура, и он чего доброго раздумает... раз наши тетки забирают из фирмы тысячи!
Манечка явно насмехалась, и это тем более распалило тетку, рассерженную уже и тем, что ей не удалось побудить племянницу ответить на ее дружеское обращение.
— Эти тетки забрали только то, что им принадлежало! — раздраженно парировала она.
Вацлав Незмара, все время следовавший за обоими кавалерами этих дам, конца диалога уже не расслышал. Толпа в вестибюле поредела.
Неповоротливое и смятенное воображение штангиста занято было, еще когда он сидел в зале, неожиданным появлением Моура об руку с Тиндой. Вацлав слыхал, конечно, это имя, знал о меценатстве Моура, но, не читая в газетах ничего, кроме спортивной рубрики, не был осведомлен подробнее. Тем не менее он понял, что возбуждение публики и восторги ее относятся куда больше к этому человеку, чем к певице, чьим кавалером тот предстал. И над всеми мыслями Вацлава преобладала одна: «Где я уже видел этого человека?!»
Теперь на лестнице, подслушав разговор Тиндиных родственниц, Вацлав, не умевший поднять груз воспоминаний жимом, вдруг сделал это рывком.
Ну да, это он! В бродячем паноптикуме Вацлав видел инженера Моура среди восковых фигур, от которых долго не мог оторвать взора. Ну конечно же, та горилла — это он и есть! Только здесь, сегодня, черные волосы на плоском черепе гладко причесаны, лицо выбрито до блеска — и у восковой человекообразной обезьяны не было монокля под мощными надбровными дугами. Зато подбородок, выдвинутый вперед, словно закругленный балкон — подбородок тот же у обоих!
И еще кое-что, клянусь богом!
Эти резкие, вызывающие движения головы, склонявшейся то к левому, то к правому плечу, словно внутри у Моура был всажен часовой механизм... Когда он вышел на сцену, сходство его с обезьяной было столь разительным, что Вацлав теперь засмеялся. Правда, эта элегантная горилла со сверкающими бриллиантовыми пуговицами манишки, в лакированных туфлях на нижних конечностях несла в левой руке не камень, а шапокляк; зато правой рукой обе держали прекрасную женщину: та, что в паноптикуме, тащила ее, обнаженную, бесчувственную, зажав под мышкой — а у этой, на концертном помосте, на черном рукаве фрака покоилась женская ручка в белой перчатке; но точно так же, как и восковая горилла, инженер Моур скалил мощные зубы, грозя каждому, кто отважился бы вырвать у него добычу.
Несмотря на всю свою институтскую ученость, Вацлав Незмара оставался примитивным сыном влтавского пирата и понятия не имел, что фигуры ярмарочного паноптикума были опошленной, упрощенной подделкой под некий шедевр ваятельского искусства;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133