Погоди, Маня, не дергайся! Заранее допускаю — нельзя говорить о жертве, если жертвующий догадывается об этом лишь три месяца спустя. Но я говорю уже не об этом — куда неприятнее была неоспоримо комическая сторона этого... этой истории.
- Эту сторону целиком отношу на свой счет! — сказала Маня, пряча разрумянившееся лицо под мышкой старого мужниного сюртука.
— Все это уже прошло, только не так-то скоро от меня отлипло. Думаю, необычная, или, скажем, оригинальная судьба — вроде очень тесной одежды, причем никто не подозревает, как сильно она жмет. И вот, чтобы сделать свою судьбу более банальной, обычной, я и взял ее в свои руки, из овечки божьей превратился в энергичного мужчину, и в этом — подлинная твоя заслуга!
Наступило молчание — и вдруг Арношт подхватил жену и рывком посадил ее прямо, так что она даже немножко испугалась потерять равновесие.
— Одно могло бы меня сейчас по-настоящему опечалить — это если б ты ошиблась относительно своего положения...
Маня слезла с его колен, намочила полотенце и тщательно стерла с лица и лба всю пудру, потом подвела мужа к окну:
— Посмотри на меня хорошенько! Ничего не видишь?
Взяв зеркало и глядясь в него, она очертила пальцем свой лоб и скулы:
— Вот здесь!
Он присмотрелся — и действительно разглядел на указанных местах пятна чуть более темной кожи с четкими границами — будто границы государств на картах.
— Безошибочное доказательство, которое только сегодня стало явным: я беременна уже более двух месяцев, и у меня будет ужасный вид.
Что-то подсказало Арношту, что ему следует расцеловать лицо и лоб жены, но он этого не сделал, углядев еще другие изменения, хотя и едва заметные.
То, что у Мани слегка распух и покраснел носик, могло объясняться сегодняшним пролитием слез; но чуть вздутые и обметанные губы, и все лицо такое опухшее, словно она долго силилась удержать дыхание, а главное — незнакомое, страдальческое выражение глаз — все это свидетельствовало о том, что беспощадная природа вопреки протестам своего создания действует неумолимо.
Глубокое и при этом вполне объективное сострадание к будущей матери вошло в сердце Арношта, и он ясно почувствовал трагикомичность пуховки в руках жены, с помощью которой та тщилась скрыть следы этой деятельности.
— Мария! — вдруг вскричал Арношт, да так, что Маня испугалась.— Мария, не смей...
Он не договорил, зашагал по комнате.
Маня, застыв с пуховкой в руке, провожала его взглядом.
Трижды измерив шагами комнату, Арношт подошел к ней и, только теперь преодолев брезгливое чувство к физиологическим изменениям в ее лице, расцеловал ее и сказал уже куда мягче:
— Знаю, ты не способна на что-либо подобное, но хочу иметь уверенность: поклянись...
И снова оборвал.
— Слушай, я совершенно тебя не понимаю — ты сошел с ума, если подозреваешь меня в неверности! — едва слышно прошептала Маня.
— Да нет, но... достаточно ли ты любишь того, маленького?
— Клянусь! — торжественно произнесла Маня и даже подняла как в присяге три пальца. Помолчав немного, добавила: — Этого ты никогда не должен был говорить, Арношт, и никогда не думать того, что ты думаешь, потому что я ведь знаю, что ты думаешь.
И, прижав к сердцу обе руки, она разразилась таким бурным потоком горестных жалоб, что Арношт, поддавшись пафосу минуты, упал к ее ногам.
— Прости! Прости! — восклицал он — ничего более банального не могло прийти ему в голову.
Маня не спешила прощать; тогда он поднялся, проворчав:
Я ведь не знаю, какого мнения по этому вопросу придерживаетесь вы, феминистки.
Арношг! Оставь феминисток в покое! Я лишена права на это почетное звание и скоро... скоро не смогу им показаться даже издали!
Но голос ее уже опять звучал светло, горе ушло — быть может, потому что иссякли слезы. Арношт поспешил этим воспользоваться.
— А пока можешь — будем показываться! Одевайся и пойдем!
— Куда это, на ночь глядя?
— Куда же, как не на открытие новой резиденции мистера Моура! Он даже лично заезжал пригласить нас, а в таком случае не пойти — значило бы оскорбить его. Тем более, что с минуты на минуту явится пани Папаушеггова — или ты забыла, что вы обещали друг другу?
- Ей-богу, понятия об этом не имею!
Вернее, это она обещала, но ты не отказалась, значит, она наверняка придет.
— Боже, что же мне надеть?! — всполошилась доктор Уллик-Зоуплнова.
— До сих пор, когда мы куда-нибудь выходили, ты надевала свое свадебное и всегда радовалась, какое это практичное платье, можно надевать на прогулку, в гости, в театр, на концерт...
Все это Арношт говорил уже через открытую дверь из своей комнаты, а Маня, под его небрежные слова, под стук фаянсового кувшина, плеск воды в тазу и наконец заключительный зевок, вдруг вспомнила самоубийственную шутку Арношта насчет «супруга-подкидыша»; напрасно старалась она связать в своем представлении воедино два облика Арношта — теперешний и тогдашний; ведь всего каких-нибудь три месяца назад они прогуливались по Долгому проспекту, тщательно остерегаясь задеть друг друга даже локтем, меж тем как души их, давно обрученные, соединялись в пределах куда более высоких, чем башня святого Петра...
И показалось ей теперь, будто что-то у нее отнято; прерывистый вздох вырвался из ее груди, а мысль вернулась к последнему сюжету их сегодняшнего долгого разговора. Как была, в одной сорочке, корсете и высоких чулочках, Маня появилась на пороге мужниной комнаты.
— Хочу тебе еще только сказать, Арношт, такими подозрениями и такими речами, как сегодня, ты повредишь мне и маленькому больше, чем что-либо другое...
— Тема закрыта, Маня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133