Все эти мысли пролетели в измученной голове императорского советника, ожидавшего прибытие турбины, согласно сообщению поставщика, только завтра днем.
Вот она лежит тут, громадная, словно отлитый и выкованный из металла рок, такая гнетуще-тяжкая... Да она и будет судьбой пана советника до последней точки, будет ли она судьбой и барышни Тинды, его послушной дочери?!
Послушной? О, лишь в определенной мере и до известных пределов!
Всю дорогу домой Тинде пришлось выслушивать настойчивые разъяснения и упорные уговоры отца, который судьбу ее и будущее самым тесным образом связывал с «Турбиной», сиречь со своим акционерным обществом, и детально доказывал, что само существование этого общества, равно как и ее президента, зависит от того, отдаст ли она, Тинда, руку мистеру Моуру, причем сейчас же, не мешкая, без отговорок, условий и взбалмошных артистических амбиций. Слыхала ведь сегодня, какая борьба ждет ее в самом начале пути в искусстве, недаром получила такое блестящее предложение — поступить в хористки! Пан советник задним числом взъярился от такого оскорбления, нанесенного дочери, и стал разжигать ее честолюбие описанием того, какое положение в обществе она займет, став супругой миллионера, сапристи! Этот видный представитель пражской буржуазии находил достаточно лапидарных слов для такого описания. Назвав ее даже умной девушкой, он изложил ей финансовый план, обговоренный с американцем сегодня вечером, упирая на то, что только от нее зависит помочь «Папирке» и всему их роду вновь обрести былой блеск. Тут Тинда ощутила на себе парижский туалет и роскошную шубу, словно они были сотканы из жгучей крапивы; измученным голосом попросила папочку не терзать ее, она-де сама не знает, где ее голова после сегодняшнего вечера.
И она зевнула со стоном, тотчас преобразив этот сложный звук в слова:
— Если б он хоть зубы-то раздвигал, когда говорит, один бог ведает, как этот человек ест, и руки у него до колен!
Но тут же она опомнилась и сама возмутилась пошлостью своих слов, попросила отца не принимать их всерьез, не думать, что только это она и имеет против брака с Моуром, а под конец воскликнула:
— Никогда, никогда! Не прежде, чем мне дадут выступить в Национальном в роли Марженки, или Эльзы, или Ортруды! И только, если я провалюсь...— она постучала «на счастье» костяшками пальцев, переняв эту примету от Майнау, и закончила чуть не плача: — Папочка, оставь меня сейчас в покое, у меня глаза жжет, так хочется спать и реветь!
Она устремила непонимающий взгляд на железное чудище, разинувшее на нее из темноты свою воронкообразную пасть, словно хотело проглотить ее. Но нет! Такая мысль уже не вместилась в ее голову, переполненную впечатлениями дня; эта бедная голова попросту закружилась бы, помедли Тинда здесь: внезапно ее охватила страшная слабость, ноги ее не держали.
Оставив отца на произвол судьбы, пробравшись между цепями, канатами и людьми, метавшимися как на пожаре, Тинда дотащилась до дому. По дороге ее чуть не сбил с ног Вацлав Незмара-старший, который примчался, размахивая фонарем и крича во всю глотку:
— Не выпрягать! Не выпрягать!
Все это шло как бы мимо Тинды. С трудом поднялась она по ступенькам подъезда, и последнее ее сознательное действие в тот день было — разбудить в кухне Качу, свою горничную. И заснула Тинда, можно сказать, у нее на руках, пока та ее раздевала.
А вот папочка добрался до постели далеко запол-ночь. После Вацлововой команды не распрягать только и началась главная суматоха.
Вообще оказалось, что хозяином положения и чуть ли но главнокомандующим сделался старый сторож. Это он, когда пришло сообщение, что турбину везут, заставил управляющего задержать всех рабочих сверхурочно; это он вышел встретить турбину на полпути от станции и, застав ее на одной из остановок, когда лошадям давали передохнуть, убедился, что сделал правильно; и он на свой риск лично уведомил инженера, что тому необходимо присутствовать при доставке турбины.
К счастью, инженер принадлежал к тем интеллигентам своего профиля, которые в состоянии оценить практическую смекалку, как правило, присущую людям типа старого Незмары, и не прогнал его, а выслушал его доводы относительно необходимости явиться ему, инженеру, вечером к «Папирке». Главным доводом было то, что турбина на добрых три четверти метра шире, чем проезд под аркой улликовской виллы, и чтобы доставить ее на остров с этой стороны, пришлось бы... снести половину дома.
— Что вы там толкуете, отец? — возразил было инженер, но тотчас в уме его возникли все расчеты, очень хорошо ему знакомые, как автору всего плана.
Он взял папку с чертежами, вынул один и, поглядев в него, с величайшим хладнокровием сказал:
— Да, я отлично знаю, разница, правда, не так велика, она составляет всего сорок сантиметров, что, однако, не меняет дела: если везти турбину с этой стороны, дом пришлось бы ломать. Только не воображайте, дорогой мой, что вы один об этом догадались! — Инженер раскатисто рассмеялся.— Турбину мы можем доставить только по настилу через рукав реки, настилу во всю его длину, равную шестидесяти метрам, а это учтено в смете...
— Знаю, знаю, милостивый пан, я и не собираюсь быть умнее пана инженера,— словно утешая маленького ребенка, проговорил старый сторож.— А что вы скажете, если я сэкономлю вам пять тысяч, в какие обойдется настил?
— Ну, знаете! — взорвался было инженер — подрядчик стройки; но, сдержавшись и как бы стыдясь, он все-таки ответил: — Тогда я дал бы вам пять сотен...
— А не напишите ли вы это на бумажке?
— Слушайте, старик, я вас вышвырну!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133