А во сие он соглашался с ним, и они все плавали по реке, охотясь на выдр, только Вена, сидевший на руле, плохо вел лодку — так было и наяву сегодня под утро. Потому что старик взял весельную лодку хозяина, она быстроходнее, и на ней легче подплыть под прикрытие прибрежных кустов, чем на плоскодонке, которую отталкивают шестом. В результате они чуть по угодили в стремнину над плотиной.
Удивительно, что во сне Вена совершенно не помнил о том, что произошло ночью в промежуток между .его приездом и отъездом. Зато теперь, когда он проснулся, воспоминание об этом свирепо сдавило ему горло, и он стал срывать с себя спортивный костюм, тот самый, в котором вчера убежал после матча.
В душевую он прямо-таки ворвался. Душ смыл с ею темени свинцовый груз сна, и холерик Вена начал наконец медленно, зато логично размышлять о главных событиях ночи.
Он припомнил страшную ярость, охватившую его, когда он почувствовал удар кулаком между глаз. Если б ударил мужчина, он с такой же яростью вырвал бы решетку и бросился на врага, чтобы тот кровью своей смыл оскорбление, нанесенное пролетарскому парню. Его изначальным побуждением был слепой, смертоносный гнев, и, обуянный этим гневом, он схватил несчастную, которая пала ему на руки как подкошенная — ив тот же миг куда исчезли его гнев и ярость!
Ничего больше он не помнит, только жалкий, жалобно сдавленный вскрик ее, похожий на короткое рыданье, а потом — потом эта гордая, жестокая Тинда, которая с такой бессердечностью упивалась его страданием, сделала все, чтобы поражение ее стало полным, а его триумф— абсолютным.
То было не событие — то было откровение; и то, как она прощалась с ним под утро, больше, чем что-либо иное, убеждало его в полной перемене ее чувств к нему, вернее, в непритворном подтверждении ее подлинных к нему чувств.
То было горнило такого жара, о возможности какого он прежде и понятия не имел. Все его мечты, когда он, заменяя отца, сиживал ночами на бревнах и считал звезды на небе, все его представления о счастье с Тиндой были превзойдены в такой мере, что он устыдился их убогости.
Вспоминая об этом, он вдохнул столько воздуху, сколько вмещали его легкие, и задержал дыхание, насколько мог. Иначе он захлебнулся бы огромностью пережитого; и он цепенел от этой огромности, и сидел, не способный ни на что другое — оцепеневшая жертва неумолимого желания, которое одно только и было бесспорным победителем. Даже рука его замерла, когда он, желая поправить галстук перед зеркалом, уставился на собственное отражение, как на совершенно чужое, непривычно испуганное лицо.
Ему пришлось основательно встряхнуться, чтоб закончить переодевание в обычный свой костюм, со вчерашнего вечера висевший в клубном шкафу, ибо в десять часов начиналась его служба у мистера Моура, а отсюда до его резиденции путь был немалый.
На первом же углу что-то вдруг остановило его — два слова с доски объявлений словно крикнули ему: стоп! То было видное издалека, жирно напечатанное на театральной афише имя, отделенное тремя звездочками от списка прочих исполнителей:
* * *
В РОЛИ ЭЛЬЗЫ ВЫСТУПИТ В ДЕБЮТЕ М-ЛЬ КЛЕМЕНТИНА УЛЛИКОВА
Вацлав так и пристыл к месту, едва не окаменев. Мозг его, обычно медлительный, на сей раз мгновенно представил ему роковое значение этих немногих слов. Они означали... погибель Тинды, о чем никто, даже и она сама, не вспомнил, а между тем этот мистер Моур...
Да, Моур, ибо роль этой личности во всем деле прямо-таки катастрофична, ведь он знает тайну Тинды, знает заклятие, наложенное на нее пани Майнау, грозящее бедой, если она нарушит обет весталки! И узнал все это Моур не от кого иного, как от личного своего секретаря Вацлава Незмары! Это случилось как-то вечером, когда Моур посвящал Вацлава в секреты смешивания американских коктейлей, расспрашивая при этом о делах на «Папирке». И Вацлав, разобиженный тем, что ему запретили появляться на острове — тогда он относил этот запрет на счет Тинды, рассказал, что знал, и, слово за слово, выболтал легенду о предостережении Тиндиной наставницы. Он поступил так в приступе малодушия, исполненный рабского желания услужить хозяину в его ухаживании за Тиндой... И бог весть что бы он еще раззвонил тогда, если б Моур не огорошил его вопросом, откуда он все это знает. Тут-то Вена и понял, куда клонит его повелитель, и вывернулся, придумав байку о своем знакомстве с горничной Тинды, которой та открылась в минуту откровенности.
По если сегодня вечером Тинда в самом деле... если действительно исполнится угроза пани Майнау, о которой Вацлав с Тиндой столько раз говорили во время ночных свиданий,— тогда Моур сразу поймет, как дело с его условно-нареченной, и расстроится брак, который должен был спасти акционерное общество «Турбина» и от которого вообще так много зависит!
Тем лучше для тебя,— заключил свои размышления молодой Незмара,— потому что тогда Тинда уже бесспорно твоя, как оно и следует по твоему, да и по ее разумению!
Под таким выводом Вена должен бы подписаться обеими руками — а он что-то не торопится. Он прекрасно знал, что на таком договоре с судьбой должна стоять еще одна подпись — барышни Уллико-вой,— а этого никогда не будет...
Самое правильное было бы ему, сыну фабричного сторожа, исполнить свой первоначальный замысел, ради которого и увел он вчера отцовскую плоскодонку; лежал бы теперь с камнем на шее на дне омута — в который Тинда скорее сама бросится, чем согласится на то, о чем Вацлав и думать не смеет, даже после того, что произошло прошлой ночью.
Если быть честным с самим собой, то вот истинный смысл его торжества: унижение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133