Полагаю, вы назначите не слишком высокую арендную плату за стоянку с проходом к берегу.
Как обычно, он говорил едва шевеля губами и не разжимая зубов, что всегда наполняло Тинду — не ужасом, не отвращением, но каким-то неприятным чувством.
— А что означает надпись «Тинда»? — настаивала она.— Всему свету известно, что это мое имя!
— Весь свет не может мне запретить назвать мою лодку так, как мне нравится, дарлинг.
— Но я не хочу! — Тинда притопнула ножкой, как капризный ребенок, забыв, что стоит на коньках.
— Ах! — негромко вскричал Моур и протянул свои длинные руки — если б Тинда не ухватилась за них, ее не спас бы от падения даже изящный выгиб тела.
— Олл райт,— продолжал инженер, держа ее за руки.— Я велю пока что закрыть чем-нибудь надпись. Но меня всегда удивляло, как это вы, пражане, вечно ждете, что скажет свет.
И он характерным своим движением дернул голову влево, устремив взгляд через плечо Тинды. Она же на сей раз не удержалась и сделала то, чего не должна была делать: оглянулась в том же направлении.
Так и есть: Вацлав не двинулся ни вперед, ни назад, а так и торчал там, где его покинула Тинда, словно кол, вбитый в землю. Стоял в живописно-вызывающей позе...
— Хе! — бросил инженер Моур. Ваш драгоценный там замерзнет! — и он оскалил свои необычайно короткие зубы цвета старой слоновой кости; но Моур вовсе не смеялся.
— Что еще за «свитхарт»? — не поняв английского слова, грубо выговорила Тинда и, отняв у американца свои руки, смерила его с головы до пят, на что, право же, понадобилось не много времени.— Вацлав, позовите сына! — приказала она старому Незмаре.— Видно, катанья сегодня не будет.
Старый Вацлав стоял в сторонке, загипнотизированный присутствием Моура,— таких глазеющих Вацлавов бывали сотни всюду, где появлялся популярный набоб; теперь старик встрепенулся, сунул в рот два пальца и издал такой свист, что, пожалуй, на самих Градчанах отозвалось. Даже фабричный свисток не мог свистеть громче старого Незмары — но это, пожалуй, было единственное, в чем он отличался. Итак, свистнув, Вацлав пронзительно заорал: «Вали сюда!», причем весь побагровел, а для наглядности сделал руками и всем туловищем такое движение, как если бы хотел приподнять горизонт. В этом, правда, не было надобности, так как сын его уже шагал к острову; йо пусть этот американец рот разинет, как у нас на реке кричать могут!
— Пардон, мисс,— сказал Моур,— если вы желаете кататься на коньках — олл раит! Я не стал бы отвлекать вас от этого занятия, но директор и дирижер Национального театра в таком случае прождали бы напрасно,— с этими словами Моур вытащил часы.
— Директор... и дирижер?! — выдохнула Тинда.
— Да, сегодня в десять утра они хотели вас слушать — если только сдержат слово, данное мне.
— И это вы говорите только сейчас?! Господи Иисусе!
— Я мог сказать вам это уже три дня назад, но решил, что это будет другим моим подарком ко дню вашего рождения — на тот случай, если вы откажетесь от первого.
— А если б меня дома не было, если б вы меня не застали?
— Клянусь богом, барышня, тогда эти два господина не имели бы чести видеть вас сегодня.
— Что же мы еще разговариваем? — всплеснула руками Тинда и тотчас, снова поскользнувшись, повалилась на руки Моура, вскричав с неподдельным жаром.— До смерти не забуду этого, пан инженер, до смерти, слышите?! И большое спасибо за поздравление и букет,— спохватившись, добавила она.— Идемте же!
В приливе необузданной эйфории, поразившей даже самого Моура, Тинда собралась идти прямо на коньках, а заметив это неудобство, нетерпеливо крикнула старому Незмаре:
- Ну же, Вацлав! Коньки, скорей...
А тот уже брякнулся на колени.
— Скорее же, господи! — это относилось к молодому Незмаре, который неторопливо приближался самой торжественной поступью. От окрика Тинды он остановился и вытаращил на нее глаза.
— Ну, скоро вы?! — это прозвучало резче, чем удар хлыста.
Тинда все поставила на этот свой тон — и выиграла! Не ошиблась. Наследственное рабское чувство пронзило молодого Незмару так же, как и старого, и он столь же поспешнб преклонил колена у второго конька повелительницы. Инженер Моур не мог более сомневаться в том, что мнимый кавалер барышни — всего лишь домашний слуга, как и его отец. Но на физиономии набоба не отразилось ничего — он просто внимательно рассматривал кепчонку одного коленопреклоненного Незмары и цилиндр другого.
— Который же теперь час? — раздраженно осведомилась Тинда.
Не отрывая взгляда от молодого Незмары, Моур снова вытащил из недр огромной шубы массивные платиновые часы на платиновой же цепочке и, поднеся их к глазам барышни — цепочка была достаточно длинной,— отщелкнул крышку; но Тинда все равно не сумела распознать, который час, потому что самой длинной стрелкой была секундная, бешено скачущая по кругу в доказательство того, что американизм ведет счет на секунды; часы на циферблате обозначались крошечными бриллиантами, минуты — рубинами. Но более всего сбивало Тинду с толку звонкое тиканье, отсчитывающее четверти секунд,— оно смолкло лишь после того, как крышку захлопнули. Цепочка, снабженная пружинкой, втянула часы обратно в глубины инженеровой шубы.
Моур медленно поднял голову — и одновременно встал с колен молодой Незмара, как будто с земли его поднял взгляд инженера. Было что-то петушиное в том, как они стояли теперь, нос к носу, глаза в глаза. Но не успели бы вы и до трех сосчитать, как атлетическая поза Вацлава начала никнуть, как бумага перед огнем, рука его потянулась к цилиндру, он поклонился весьма учтиво и пробормотал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133