— Он невесело засмеялся.— Ведь вчера или позавчера доченьке исполнилось двадцать пять, не забудем об этом, сапристи! Да, мы стареем, дети нас перерастают, до сих пор они были своевольными, теперь становятся своенравными. Так, так!
Он опять заходил по комнате, жестикулируя правой рукой. Молчал и только укоризненно и испытующе поглядывал на строптиво сжатые губы дочери. Вроде совсем присмирел.
Но внезапно остановился перед нею, как бы невольно, как бы наткнувшись на нее в темноте, и, хмуро глядя в окно, на игру фонтанчика с мячом, бросил:
— И кто же он, мой будущий зять?
— Доктор Зоуплна, доцент Института техники и преподаватель реального училища в Карлине.
— Зоу... Зоуплна? А ведь я уже не раз слышал это имя, и читал — редкая фамилия, ее не забудешь... Сапристи, да ведь она написана на дощечке, на нашей же улице! Слушай, Маня,— пан советник, сжав кулак, чуть ли не с угрожающим видом приблизился к дочери.— Если это сын того старого сапожника... Маня! — вскричал он и тотчас опустился на кушетку в приступе неистового, хотя и притворного смеха.
— Ну конечно, мог ли я хоть минуту сомневаться, в противном случае комедия была бы неполной — ха-ха-ха! Как жаль, что сам этот юноша не сапожник, а то вступил бы в фирму, и мы могли бы, с нашей-то турбиной, основать обувное производство! Ха-ха-ха, сапристи, да я лопну со смеха! Ты отлично меня позабавила!
Маня стояла, точно пылающий факел, она чувствовала, как горит ее лицо,— и прекрасно понимала, в чем дело.
Этот старый человек, трясущийся перед нею на кушетке в притворном смехе, вытирающий воображаемые слезы невеселого веселья, болтающий вздор,— симулировал; и если б она его не остановила, он так бы и болтал и хихикал до темноты, лишь бы уклониться от неизбежного заключительного слова.
Но Маня была беспощадна.
— А я еще не сказала тебе самое смешное,— заговорила она твердым голосом.
— Эх-хи...— досмеивался пан советник, вытирая стекла пенсне.
— Если ты не дашь мне своего благословения на брак с сыном сапожника,— безжалостно продолжала дочь,— то, надеюсь, не откажешь, по крайней мере, выплатить мое... приданое.
Отец вскочил с кушетки и выпрямился перед Маней со всей горделивостью старого щеголя и императорского советника; с этого момента то были уже не отец и дочь, а шеф фирмы «Уллик и Комп.» и деловой, далеко не желанный партнер.
И именно с этого момента Маня начала жалеть отца.
Он окинул ее отчужденным взглядом, надел на нос пенсне и дошел в своем комедиантстве до того, что предложил ей сесть.
— Прошу!
После чего продолжал ледяным тоном:
— Если вы, барышня, начали такой разговор, то отношения наши устроятся вполне ясно и строго по-деловому; я со своей стороны ничего не имею против. Я не могу — простите, не перебивайте меня,— я и не подумаю хоть как-то отрицать абсолютную справедливость вашего требования относительно выплаты вам вашей доли наследства вашей упокоившейся в бозе матушки. Говоря коммерческим языком, вы являетесь компаньоном фирмы, и до сих пор вы сидели тихо, а теперь, черт меня побери — извините! — теперь вдруг заговорили и ни с того ни с сего требуете вернуть ваш вклад. Мое положение как главы фирмы в данном вопросе несколько затруднено тем, что я не защищен условленными сроками выплаты, и вы можете даже через суд принудить меня к немедленному исполнению вашей претензии. В то время, когда фирма ищет новый приток капитала, изымать свою часть — довольно жестоко, сапристи!
Вот до чего договорился пан советник, но тут ему не хватило дыхания, пенсне свалилось с носа, но не упало — помешали губы дочери, крепко прижавшиеся к отцовским.
Пока он говорил, Маню уже несколько раз поднимало со стула, и в конце концов она бросилась на шею отца столь стремительно, что даже словечко «Папочка!» не договорила. И поцелуй свой она прервала только для того, чтобы едва слышно прошептать:
— Папочка, у тебя нет денег, правда?
И тотчас, чтобы он не мог ответить, зажала ему ладонью рот. Потому пан советник и не отвечал, лишь несколько раз скорбно кивнул головой, и этого было Мане достаточно.
Она разжала объятия и схватилась за голову.
— Мои двадцать тысяч! — совсем банально вскричала она.— Пропали!
— Не совсем,— возразил отец, но следующие его слова погасили в глазах дочери вспыхнувшую было искорку надежды.— Не совсем, потому что кое-что поглотило твое образование.
Теперь уже Маня заходила по комнате.
— Что же мне делать, как быть? Если б ты мог дать хоть две тысячи!
— Прямо сразу? Она заломила руки.
— А почему, Маня, разве это так срочно? А, Маня? — пан советник попытался придать суровость своему тону.
Дочь ответила ему таким презрительным взглядом, что как бы перечеркнула всю свою только что высказанную нежность.
— Значит, так, папочка,— голос ее снова звучал твердо.— В разрешении твоем я не нуждаюсь, денег ты не даешь, так что мы зайдем только за твоим благословением, если только от него будет какой-то прок.
Жалость опять коснулась ее сердца при виде старого отца, такого понурого за своим столом; но тут перед ее внутренним взором встали клубы сигарного дыма и образ четырех человек вокруг стола, освещенного сверху; один из этих четырех был ее отец. На столе лежали три кучки денег, самая большая в середине — папина. Но она быстро таяла и наконец растаяла совсем. Тогда Маня была еще малышкой, и мама, постоянно болевшая, отправила ее на прогулку с папой в роли ангела-хранителя. Но папа вместо прогулки зашел с нею в кафе, и тут-то маленькая Маня впервые увидела интересную игру на кучки денег, при которой выигрывал тот, кто сильнее ударит картами об стол, как она тогда полагала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133