Конечно же, это ветер шумел в вершинах деревьев, но маленький Вена предпочитал воображать, что деревья сердятся; так же хорошо он знал, что это сверчки трещат в кустах, но ему нравилось думать, будто сами кусты напевают ему колыбельную, пока он лежит на корме лодки и смотрит на звезды, а отец, ругаясь, вытряхивает вершу.
Всех знает на берегу молодой Незмара, старых и молодых, тех, кто с малых лет рос вместе с ним.
Но пропади они пропадом, все эти воспоминания, сегодня ему надо думать о другом...
О чем?
Хотя бы о том предмете, до которого ему нетрудно дотронуться, протянув ногу. Там лежит камень, привязанный веревкой к корме, он служит якорем, чтобы удить с лодки. Он, Вена, еще сегодня может привязать этот камень себе на шею да броситься головой в омут, ему хорошо известно, где это место... гм! Никто и знать не будет, куда он девался,— кроме отца, который догадается, когда из Клецан доставят лодку, узнав ее по надписи «Вацлав Незмара, Па-пирка, Прага — Карлин», которую Вена собственноручно вывел на борту.
И наверняка так будет лучше для него! Тьфу, какой позор! Как может он, у кого в жизни не бывало сентиментальных мыслей, дойти до такой идеи!
Однако нельзя сказать, чтобы сегодня у Вены не было к тому причин.
Вспомнить только, что случилось сегодня между тремя и пятью часами дня, особенно за последние пятнадцать минут! В жизни не бывало у него такого страстного желания провалиться сквозь землю, как именно в эти четверть часа — а ведь в воду-то провалиться куда легче!
Вена прямо корчился от стыда, вспоминая эти четверть часа позора, да и вообще весь сегодняшний матч, в котором «Патриций» проиграл Кубок благотворительности, ради завоевания которого Вену-то и ангажировали!
Был бы он физически послабее — сдохнуть бы ему на месте от такого скандала! Именно этого и пожелал ему капитан «Патриция» Коутный, который всегда умел выразиться так, что у провинившегося только что кожа не слезала. Выговорил он это пожелание вполне хладнокровно, как было у него в обычае, но самое худшее было в том, что никто и глазом не моргнул, не то, чтобы засмеяться.
Футболисты «Патриция» переодевались молча, никто даже взгляда не кинул на вратаря: это и было самое страшное, и Вена не выдержал, успел лишь натянуть брюки да старую куртку и бежал, предпочитая риск застать еще часть публики на стадионе; сегодня эта публика показала ему, фавориту, как она обходится со своими любимцами, когда разочаруется в них.
Как его встречали — и как провожали после игры!
Когда команда «Патриция» выходила на поле, Вена ш хитрости шел последним, чем добился, что при его появлении овации усилились, превратившись — сегодня .это можно было утверждать — в настоящий ураган. Зато когда «патриции» с поля уходили, Вена рад был скрыться первым от урагана, когда громом гремело явственное: «Вене — позор! Позооор, Вена!» То орали болельщики «Патриция», и в этих криках было возмущение некорректным поведением вратаря. Ибо по вине Незмары «Патриций» проиграл его бывшей команде 4 : 3!
Впрочем, подозрение патрицианского лагеря, будто Вена пошел на предательство ради прежних своих товарищей, было полностью опровергнуто тотчас после конца матча: форвард «Рапида» не мог скрыть радости по поводу нечаянного триумфа и невольно громче, чем нужно, окликнул бывшего своего вратаря:
— Здорово, Вена, много нынче нахватал, а?!
— Здорово, Вена! — публика тотчас переняла этот клич и повторила его тысячью голосов.
«Вена», спортивное имя молодого Незмары, до нынешнего дня — гордости «Патриция», вдруг обрело значение позорной клички, а когда носитель его, поддавшись злополучному побуждению, демонстративно поклонился — что было совершенно не принято в спорте даже в ответ на похвалы,— тут-то и произошло самое унизительное: публика из обоих лагерей разразилась гомерическим хохотом.
Да еще захлопала!
Ярясь в душе, Вена бегом преодолел последние пятнадцать шагов до раздевалки...
— Вот уж верно, что «Вена»! — крикнул кто-то с веранды.
Остаток дня Вацлав проходил за чертой города, стиснув зубы и кулаки.
И во всем была виновата — она!
Да, одна Тинда.
То, что она вытворяла, было, в сущности, просто скандалом. Даже зрители, сидевшие ближе к веранде, задирали к ней головы. Вообще по тому, как расположилась на веранде клубная элита, можно было понять, что Тинда занимает особое положение в этом обществе, признанной королевой коего она некогда слыла. Но если так было до сих пор, то теперь стало явно, что — за исключением барышни Фафровой — весь дамский эскадрон ее покинул, или она сама его покинула, или была изгнана — не грубой силой, конечно, но куда более действенными светскими средствами, впрочем, еще далекими от настоящего бойкота.
Все патрицианские дамы сидели кучкой на левой стороне веранды. Тинда со своей неразлучной Мальвой занимала место на крайнем правом крыле. Поскольку же мужчины почти исключительно держались этих двух дам — или, по крайней мере, к ним тяготели,— то на одной стороне веранды было светло от дамских нарядов, на другой — темно от костюмов мужчин, и лишь два ярких пятна разнообразили эту картину — платья Тинды Улликовой и Тончи Фафровой. Тинда была прямо-таки в вызывающе открытом наряде. Что еще можно было заметить издали, так это демонстративную тишину на дамском крыле и чуть ли не столь же демонстративное оживление на Тиндином. Чем веселее тут, тем холоднее там; этим, пожалуй, оправдывается укор, в последнее время часто обращаемый к Тинде: в какой бы компании она ни оказалась, от нее одной больше шуму, чем от всех остальных вместе взятых. Положим, укор сей не совсем справедлив:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133