Мы холопы, а тоже кое-что смекаем; не я один, вся Москва з
нает, о чем теперь помышляет князь наш.
Назарий задумался и, видимо, не найдясь, что ответить ему, глубоко вздохну
л и опустил голову на шапку, заменявшую ему подушку, и закрыл глаза. Захари
й же с ударением заметил:
Ц Полно говорить-то, мы точнее тебя знаем, какие мысли ворошатся теперь
в голове вашего любовластного князя.
Савелий пристально посмотрел на него и, как бы сообразив что-то, схватил с
ебя за голову и поспешно выбежал из светлицы. Агафья же, кормившая холопо
в, отвечала ему вместо мужа:
Ц Вестимо, боярин, но мы тоже понаслышаны кой-чего, а когда бояре наши был
и во времени
Т. е.: в милости.
, то тогда мы и более знавали.
Ц Кстати, Сидоровна, за что же опала-то опалила крылышки твоим боярам? Кт
о они такие и где находятся теперь? Ц спросил Захарий.
Ц Долга будет песня про все, боярин! Ц отвечала она, Ц вот дождь-то, кажи
сь, унялся, небо прояснилось и светать скоро начнет, вам будет в путь пора,
а нам на покой.
Ц Да, что-то сон у меня как рукой сняло; расскажи-ка теперь что-нибудь ты.

Ц Ну, коли изволишь слушать, да это тебе на пользу Ц так пожалуй! Боярин н
аш зовется Алексеем Полуектовичем, он был в чести у великого князя, а жена
его, боярыня Наталья Никоновна, у великой княгини Марьи Михайловны
Первая супр
уга Иоанна была тверская княжна.
Ц первой любимицей. В свадьбу великокняжескую она осыпала жениха
и невесту хмелем из золотой мисы, да опахивала тридесятью дорогими собо
лями. И жили-поживали наши бояре при дворе в высоких теремах чинно и раздо
льно и едали с княжеских блюд сладко и разносольно. Соберется ли, бывало, в
еликий князь в поход, и боярин с ними, охраняет его особу верно, а боярыня о
стается потешать сиротиночку княгиню великую, Ц и много годов прошло т
аким чередом. Вдруг с Марьей Михайловной что-то случилось; бывало, не засн
ет ни на миг, не промолвит словечка, не проглотит кусочка, Ц уж чем ни заба
влял ее великий князь: заставлял слепого гудочника играть подле постели
ее на гудке и веселые песни и умильные песни, ластил ее и медом золотым, ши
пучим и всякими Закусками и гостинцами сладкими, ничем не угодишь. Знаха
ри думали-передумали, судили-рядили и сказали в один голос, что она испор
чена злыми снадобьями. На кого подумать? Стали допрашивать всех сенных и
сановитых прислужниц ее, и показали все, что видели, как боярыня наша Ната
лья Никоновна ходила с поясом великой княгини к ворожее и что будто эта в
орожея и привила ей недуг лютый. Отворили храмы святые, подняли образа чу
дотворные, служители Божии преклонили колена и начали упрашивать силы н
ебесные о здоровье матушки нашей великой княгини, но, знать, Богу не угодн
о было ниспослать ей милостей Своих Ц тело ее почернело как вороново кр
ыло и отекло так, что и рассказать невозможно. Не долго маялась она, сердеч
ная, и отошла тихо, как заснула. Только что ударили в колокол о выносе тела
ее, Наталью Никоновну как ножом по сердцу резануло, забегала она по гридн
ям своим и занесла такую гиль, что Господи упаси всякого было слушать ее. В
идно, побоявшись праведного великокняжеского гнева, вдруг пропала она, д
а так скрытно, что сам Алексей Полуектович не мог придумать, куда бы ей дет
ься? Вот он и переселился из Москвы сюда, в родовой свой терем, удалил всех
своих закупных рабов, только мы с Тихонычем остались служить ему. И жил он
здесь ни много, ни мало, шесть с половиной лет, и потребовал его князь опят
ь вернуться, повелел ему занять прежнее его место окольничего. С тех пор з
апустел наш терем. Одни мы доживаем жизнь свою в нем, и о боярыне ни слуху н
и духу, как ключ ко дну сгинула. Дивились мы, что за притча такая: за что бы е
й посягнуть на государыню, и где она положила головушку свою, в чьей земле
улеглись косточки ее? И жутко, страшно жутко становится нам, как на той пол
овине терема кто-то по ночам словно в набат бьет, особенно в темную ночь, к
ак зашелестит дождик проливной, да завоют ветры буйные…
Ц Жена, баба, дура, хозяйка! Ц тревожно позвал Агафью, приоткрыв дверь в с
ветлицу, Савелий и прервал этим ее рассказ.
Ц Что ты, одурела, разболталась языком-то? Ц говорил он, когда она вышла
к нему в сени. Ц Знаешь ли, что это лазутчики, враги наши, которые выведыва
ют от тебя всякую всячину. Дойдет до ярыжек, так не оправдаешься ничем.
Ц А по мне, прах их побери! Ц отвечала Агафья. Ц Мне откуда знать, кто они
такие? Ну, что ж! Я говорила, да не проговорилась. Уж нелегкое дело, будто мен
ьше тебя соображаю, ты и сам давеча…
Ц Нет, смертью искупим славу! Родились вольными и умрем такими же! Ц вос
кликнул так громко Назарий, что Агафья с Савелием вздрогнули.
Ц Он бредит! Ц произнес тихо Захарий, наклонясь над своим сонным товари
щем.
Затем он улегся снова на свою лавку.
На цыпочках прокрался Савелий в светлицу и стал выманивать шепотом холо
пов идти спать в клеть, но они улеглись у порога. Тогда он указал Сидоровне
на печь, задул светец, перекрестил издали своих постояльцев и, взобравши
сь на полати, еще долго вслушивался в окружавшую его тишину, прерываемую
лишь храпом спящих да бессвязным бредом Назария о свободе.

XIX. На пути к Москве

Было раннее утро 29 августа 1477 года.
Из сумрачного леса на большую тверскую дорогу медленно выезжали четыре
вершника В
ерховые.
, в которых не трудно было узнать путников, почивавших в лесном тере
ме.
Назарий сидел пасмурно, так низко поникнув головой, что залом его шапки, в
исевшей наперед, нередко касался гривы бодро выступавшего коня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77