.. Не злиться на них надо, а поставить обоих в угол носами — через час стали бы шелковыми. А он, отец, принимает их глупые выходки всерьез...
Значит, и здесь Друзь выскочил вперед: пытается исправить ошибки своего учителя в воспитании собственных детей, заставил Татьяну прибежать к отцу с повинной... Ну и ну!
Вслух Федор Ипполитович жестко промолвил:
— А я, старый дурак, и не знал, какой у меня предприимчивый ангел-хранитель! Ну, хорошо же...
Татьяна поднялась. Глаза у нее сверкнули — куда там матери в молодости!
— Запомни, папа, я не позволю тебе поднять руку на Сергея. Разбрасываться такими учениками ты не смеешь!— Она перевела дух, и глаза ее погасли.— Ты только вспомни, папа, сколько было у тебя способных учеников. А где они? Один-единственный остался, а ты и его готов прогнать. Только такой близорукий себялюбец, как ты... Ой!
Татьяна испуганно закрыла рукой рот. Однако слово, одно из тех, каких сегодня произносить не следовало,— такое слово выскочило...
Криво усмехнувшись, профессор Шостенко посмотрел на часы. Первый час был на исходе.
— Так... Собралась подсунуть своего пентюха мне не
только в зятья, но и в Вениамины? 1 Значит, у тебя одна мораль для газеты, а другая — «ну как не порадеть родному человечку»?
Дочь все еще стояла с зажатым ртом.
Профессор гневно поднялся с кресла, снял газету с наполовину собранной страницы. Придвинул к ней несобранные обрывки, смел все в корзину. И, не взглянув на [Татьяну, вышел из кабинета.
Ни дочери, ни сыну, ни жене... ни коллегам из Свердловска или Советской Гавани... ни тем паче самому неблагодарному из тех, кого вывел он в люди... никому ковыряться в своей душе Федор Ипполитович Шостенко не позволит!
55
По сравнению со вчерашней эта ночь прошла спокойно. Но это не означало, что Жене было легко. Она все время находилась в том непрерывном напряжении, от которого немеет тело.
Может быть, Василь Максимович время от времени засыпал. Или впадал в забытье. Во всяком случае, лежал не шевелясь, дыхания почти не было слышно, а пульс — как это ни удивительно, с прошлой ночью не сравнишь — прослушивался легко. Словно освобожденное от жестких пут, понемногу набирало силы сердце.
Не так уж сложны, казалось бы, обязанности ночной медсестры, дежурящей возле только что оперированного больного: следи за тем, чтобы жажда или ненужные мысли не мешали ему забываться. Чем глубже буде* сон, тем быстрее будут заживать операционные раны.
Но как не просто отгонять тревоги и сомнения от человека, который лишь начинает возвращаться к жизни!
Еще труднее бороться с жаждой. Тому, чье тело до последней степени обессилено болезнью и операцией, каждая капля — лишняя работа для еле живого сердца. Но сколько ни давай пить Василю Максимовичу, через полминуты во рту у него снова сухо.
1 Вениамин — младший и самый любимый сын библейского персонажа Иакова,
Даже выпрямиться Женя себе не позволяла...
Приходя в себя, Василь Максимович шумно вздыхал. И, не открывая глаз, спрашивал:
— Где ты, доченька?
Женя склонялась над ним еще ниже.
— Я здесь.
— Дай-ка еще капельку.
— Так ведь вы пили!
— Пил...— обижался Черемашко.— Ни по губам не текло, ни в рот не попало... У меня язык присох к зубам.
Женя напоминала:
— Вчера вы были терпеливее.
— Кончилось мое терпение, доченька,— не то жаловался, не то оправдывался больной.— И прошу я тебя об одной лишь капле.
Громко вздохнув — вот, мол, на какое преступление вы меня толкаете,— Женя вынимала из поильника завернутую в марлю ложку и, подождав, пока стечет с нее вода, осторожно подносила ко рту больного. Ее вздох сдерживал Черемашко: не жадно и не очень долго сосал он марлю.
Напившись так впервые, Черемашко стал шептать, почти не раскрывая рта:.
— Знаешь, дочка, будто не лежу я, а еду... В Индию, что ли... посмотреть место, где загудят наши моторы. И на тех, для кого моторы... И еду будто не с заводскими. С теми, кто сегодня был перед глазами...
Женя строго остановила его:
— Вам надо спать.
— И я о том же,— согласился Василь Максимович.— Но почему профессор и наш доктор...
Женя пыталась отвлечь его от того, о чем ему думать не надо:
— Вчера я рассказывала...
— Я помню,— не хотел угомониться Василь Максимович.— И вижу: спасенный — всей душой. А вот спаситель...
Глаза у Черемашко закрыты — не понять, в самом деле это его беспокоит или он бредит. Да Женя и не задумывалась над тем, как относится Федор Ипполитович к самому послушному ординатору. Что тут думать? Профессор Шостенко — человек заслуженный, ему руководить. А остальным — беспрекословно и как можно точнее выполнять его указания. Вот и все.
Женя отвечала больному тем певучим голосом, каким когда-то мать рассказывала ей сказки. И не об отношении профессора к Друзю. Прежде всего Черемашко должен поверить в опыт профессора и чуткость своего лечащего врача: они уже столько сделали для него, а сделают еще больше...
Совсем растерялась Женя, когда увидела: Василь Максимович из-под прищуренных век пристально всматривается в нее.
— Спасибо, доченька. Теперь я лучше вижу. Их и тебя... А тот чернявый доктор — кто он?
На это Женя ответила сразу:
— Он и Сергей Антонович вместе учились, дружили.
— А теперь?
— И теперь,— кивнула Женя.— Но вам спать надо, Василь Максимович!
Черемашко послушно закрыл глаза...
Проснувшись через час и подержав во рту влажную ложку, снова начал расспросы:
— Ну, а те молоденькие врачи... оба ли хорошие помощники нашему?
Глаз он не раскрыл. Значит, сразу заснет, если ему не перечить.
Женя медленно зашептала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79