— Мы же утром договорились...
Профессор даже не взглянул на него.
— Разве вход в первую палату кому-нибудь запрещен?.. А ты, Сергей, в стороне не останешься: ответственности за Хорунжую... и за твоего приятеля я с тебя не снимаю. Если он зарвется, с тебя спрошу.
В операционную въехала коляска. Об этом успела позаботиться Серафима Адриановна.
Пока она и санитар перекладывали Марину Эрастов- ну, Друзь подошел к Буде-Розальскому. Да, чуть было не ошибся он в этом юноше...
— Спасибо вам, Корнелий Аполлонович.— Друзь протянул ему руку, и тот порывисто схватил ее.— Проводите, пожалуйста, Марину Эрастовну в палату, проследите, чтобы ее уложили поудобнее, и отправляйтесь домой.
— Это вам спасибо,— пробормотал Буда-Розальский, краснея.
Друзь не выпустил его руку.
— Послушайтесь моего товарищеского совета. Сбросьте-ка вы с себя личину английского аристократа. А то привыкнете к ней, станете равнодушным ко всем и ко всему...
Вконец смущенный, Корнелий Аполлонович выбежал из операционной.
Протянул Друзь руку и Танцюре:
— Свободны и вы, Саня. Вам еще большее спасибо. Спокойной ночи.
Но тот хмуро покачал головой.
— У меня к вам разговор...
Друзь незаметно вздохнул: нетрудно догадаться, что с Танцюрой. Кажется, день этот закончится тем, с чего начался.
— Ладно,— согласился Друзь.— Тогда помогите младшему коллеге.
Танцюра молча вышел.
Федор Ипполитович все еще не мог отвести глаз от
дверей, за которыми скрылась тележка. Должно быть, тесной толпой обступили его непривычные мысли: то он невесело хмурился, то презрительная усмешка кривила ему рот.
Взволнованный внезапным доверием отца, не зная, как отнестись к этому, Игорь сказал Друзю:
— Шел бы ты домой, Сергей. Ждать, когда Марина Эрастовна придет в себя,— теперь моя обязанность.
— Подождем вдвоем,— ответил Друзь.— Ты сейчас будешь записывать в историю болезни Хорунжей сделанное тобой, а я присмотрю, чтобы ты не напутал.
Игорю было не до шуток. Отец обязан знать: сегодняшняя операция вовсе не личная заслуга его сына.
— К сожалению, не все можно вписать в историю. Никто не узнает, как скандалила на этом столе Марина Эрастовна, требуя, чтобы оперировал ее ты, и так хитро ты ей доказывал, что я — всего-навсего твой помощник.
Цели своей он достиг.
— Уговорил? — поинтересовался Федор Ипполитович, и в глазах его блеснул тот огонек, с которым он «развлекал» сегодня за обедом гостей.
Между бровями у Игоря прорезалась морщинка. Поэтому поспешно откликнулся Друзь:
— Пришлось...
— Кто же тебе поверит, что ты не ловелас?
Друзь побледнел, а в голове роем закружились куда более резкие слова, чем за обедом.
— Ну, хватит, не лезь на стену.
Злорадный огонек погас. И смотрел профессор уже на сына. Должно быть, еще не все Игорю сказано. Но Федору Ипполитовичу сначала нужно переломить в себе что-то.
Друзь не ошибся.
— Завтра на пятиминутке об операции — он ее затеял— будет докладывать Сергей.— Профессор очень старательно подбирал слова.— А после пятиминутки ты примешь у Фармагея всю палату... Что на меня уставился? Разве не ты утверждал, что я не даю хода талантливой молодежи? Вот и докажи, что ты талантливый... И не думай, что палата отдается тебе навсегда. В самом лучшем случае — на твой срок. А там обязательно вернешься в свою Нелеповку или, как ее, Собачевку.
Было от чего Игорю глаза вытаращить. Это так неожиданно, так невероятно, так вразрез с отцовским характером...
Профессор не стал ждать, пока сын раскроет рот:
— Испугался, что скажут: докатился-таки Шостенко до семейственности? Не тот случай. Думаешь, до сих пор никому не известно, что за сын у меня и какой у тебя отец? Так вот, заруби на носу: я сделаю все, чтобы стажировка тебе боком вышла.— Федор Ипполитович из-под опущенных век взглянул на Друзя.— И ты от меня поблажек не дождешься. С обоих буду спрашивать за малейший промах, а ответ будете держать перед всем коллективом. А прокурором всегда буду я!
Игорь немного пришел в себя.
— Я приму и худшие условия. Но ты совсем не знаешь...
— Что нужно, знаю! — дал все-таки знать о себе профессорский норов.— И про опухоль в легком. И про твои упражнения с чьим-то пищеводом. И не только это. Думаешь, не вижу, что ты мечтаешь до сердца пробиться? Все вы, желторотые, вбили себе это в голову. Вот и хочу послушать, что ты запоешь, когда через полгода, после кропотливых исследований больных и напряженной работы в лабораториях, поумнеешь... К разговору о палате вернемся завтра. До этого сам подумай и посоветуйся с кем хочешь. Если же мое предложение не по тебе, то чтоб я тебя завтра тут не видел! Трусы мне не нужны.
Хоть и гневный голос у Федора Ипполитовича, а глаза поблескивают задорно. Значит, старик не прочь превратить перемирие с сыном в мир? Значит, эти два дня не прошли для него даром? А если из него как из проснувшегося вулкана полетели сначала камни, дым и пепел,— разве Игорь не вытерпит это? Только бы вслед за пеплом вырвался настоящий огонь!
Чтобы Игорь не сказал лишнего, Друзь снова торопливо спросил:
. — А как же с Фармагеем, Федор Ипполитович?
Профессор поморщился.
— Ты думаешь, что после твоего доклада на пятиминутке Фармагей не подаст заявления об уходе? По-твоему, у него хватит наглости смотреть всем в глаза?— И совсем уже гневно воскликнул:—Пусть вам обоим до земли поклонится, что спасли его от худшего!
Тихо, как вчера утром, Друзь спросил:
— И это все?
Не по-вчерашнему повел себя Федор Ипполитович, хоть и блеснула в его глазах молния. Дружелюбно легли на плечи ординатора его руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79