— Один больной, ушедший от нас в добром здоровье, для меня дороже самой лучшей диссертации! Вы же слышали, какую несусветную чушь нес ваш подопечный о Хорунжей! Едва не довел ее до воспаления брюшины!.. Побойтесь бога, Самойло Евсеевич!
Евецкий был не только серьезен. После каждого слова шефа он солидно кивал головой. Одновременно кивали и ладони с прижатыми друг к другу кончиками пальцев. Это продолжалось некоторое время и после того, как Федор Ипполитович умолк.
Лишь выдержав солидную паузу, Евецкий опустил руки.
— Как это верно! — воскликнул он. И в его голосе задрожала обида.— Но наша беда в том, что нашему институту необходима —и как можно скорее — защита хотя бы одной диссертации. Разве не доходят до вас разговоры, что мы превращаемся в самую обыкновенную больницу? Весьма симптоматические толки. Правды в них ни капли. Но они вот-вот дойдут до министерства. Значит, мы должны как можно скорее найти выход из этого неприятнейшего положения.
Федора Ипполитовича начала разбирать злость. Та самая внезапная злость, которая в субботу заставила его обрушиться на директора.
Значит, Евецкий начинает подпевать Каранде? Тот самый Евецкий, который постоянно разглагольствует о лучезарных перспективах и находит сколько угодно доказательств, что институт вот-вот поднимется на никем еще не достигнутую высоту.
Ну, подожди же!
— Чем же наше положение неприглядно? — спросил Федор Ипполитович, и в голосе его послышался свист выхватываемой из ножен сабли.
Снова десять пальцев-сарделек Евецкого соединились под подбородком.
— Не надо нервничать, Федор Ипполитович. Этим сплетням легко положить конец. Ничего такого, против чего восстала бы ваша совесть, я предлагать не собираюсь/
— Ну! — еще раз свистнула сабля.
Самойло Евсеевич конфиденциально наклонился к
шефу. Под стеклами его очков вновь мелькнуло что-то похожее на улыбку авгура.
— Почему бы нам не поставить Фармагея и Друзя в одинаковые, так сказать, условия? Вы обязали Фармагея консультироваться с Друзем по поводу Хорунжей. Очень хорошо. Но почему бы тогда не переложить часть забот о Черемашко на Фармагея?
— Что-что? — не понял профессор.
— Они однокурсники, и такое сотрудничество пойдет на пользу обоим. И не только им. Вы только подумайте! В марте состоится защита диссертации. А в апреле мы получим новое оборудование и начнем строительство клинического здания. Осенью сможем приступить к операциям на грудной клетке, на собственном опыте узнаем, что такое гипотермия... Кто посмеет тогда упрекнуть нас в том, что мы — хирургическая провинция?
Без радужных перспектив, следовательно, не обошлось и на этот раз! Федор Ипполитович рассмеялся — не радостно, но и без сабельного присвиста:
— Как у вас все просто!
Лицо Самойла окончательно превратилось в личину авгура.
— Хочу думать, дорогой Федор Ипполитович, что вы еще сегодня вдумаетесь в мои слова... Пусть у Фармагея с Друзем будет лишь номинальное сотрудничество. Но это даст нашему диссертанту моральное право использовать большую часть того, что дал и даст Черемашко в нашей клинике, независимо от... от последней записи в истории его болезни. На высоком уровне можно подать в диссертации и вашу вчерашнюю операцию. Это кое-что прибавит и к вашему имени... Словом, я помогу Фармагею использовать наблюдения над Черемашко в нужном плане. Защита, смею вас уверить, будет проведена с блеском. Событие это заметно продвинет наш институт вперед.
Евецкий скромно потупился.
Если бы он пришел с подобным предложением вчера, Федор Ипполитович посмеялся бы над этой затеей и махнул бы рукой: попробуйте, мол, но мое дело сторона. Впрочем, и сейчас воинственное настроение исчезло, сабля снова очутилась в ножнах. Вот только... вдруг напомнило о себе чувство справедливости:
— А Друзь?
Самойло Евсеевич невинно переспросил:
— Что Друзь?
Он все отдаст Фармагею: и Черемашко, и Хорунжую, и то, что сделал вчера на операции и что делает сегодня?,. Фармагей заработает на этом ученую степень. Институт, как вам кажется, снимет какие-то сливки. А Друзю шиш с маслом?
Самойло Евсеевич развел руками: ну, какое это имеет значение?
— Я еще раз напомню вам, Федор Ипполитович, Фармагей— не мой. Я в мужском отделении, он — в женском. За его ростом я слежу с вашей санкции... А для Друзя Черемашко нетематический больной. Если этот тромбоэмболик выздоровеет, чем не награда для Друзя? А Фармагей защитит диссертацию «на ура»... Если же Черемашко не повезет... Фармагей к этому не причастен, а судьба Друзя вас, по-моему, не очень волнует. Он только на то и годится, чтобы на нем воду возили...
— Но кроме Друзя...
Евецкий многозначительно отвел взгляд от Федора Ипполитовича.
— Чтобы ваш сын попал именно туда, куда ему хотелось, одному из питомцев Друзя я дал другое поручение. И вам спокойнее: Игорю не из-за чего теперь привередничать. А перед смертью Черемашко, если, конечно, ваши взаимоотношения с сыном наладятся, Игорь получит что-нибудь более спокойное и интересное.
К Федору Ипполитовичу почему-то начала возвращаться злость.
— Так хорошо вы знаете моего сына?
— Все будет как надо, Федор Ипполитович. Игоря я беру на себя. Он и не пикнет... Что касается второго питомца вашего тихони, и он не посмеет рта раскрыть. Кстати, это тот самый юнец, который допустил непристойную выходку в четвертой палате. Цена ему в базарный день ломаный грош. Разве Друзь способен воспитать что-нибудь толковое?
Рука Федора Ипполитовича легла на стол, пальцы тихо забарабанили по стеклу.
Посеянные зерна всходят не сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79