Сергей потирал себе виски. Кое- кто в зале беспокойно озирался, кое-кто неизвестно для чего начал прочищать горло...
Но вот в первом ряду тяжело поднялась обтекаемая фигура Самойла Евсеевича.
— Разрешите, Федор Ипполитович...
Шеф настороженно взглянул на него.
— Пожалуйста.
Евецкий начал так, чтобы каждое его слово было слышно в самом дальнем углу конференц-зала:
— А не кажется ли вам, уважаемый Федор Ипполитович, что в этом случае рубить сплеча не стоило бы? Я, например, считаю, что предлагаемое вами наказание...
— Это не наказание, Самойло Евсеевич,— казалось,
добродушно перебил его профессор.—И я не предлагаю. Что касается Фармагея, то в армии — вы должны это помнить — подобные дела квалифицируются как полное служебное несоответствие. Мое решение исходит из этого.
Но он видел—то, что ясно ему, многим в зале ясным еще не стало: таким сдержанным профессора Шостенко здесь видят впервые. Невесело оглядев своих подчиненных, он продолжал:
— Сам я всегда стоял и буду стоять на той точке зрения, что в нашем коллективе (коллективе медиков и исследователей) чиновникам от, медицины места нет. Мне не раз приходилось слышать, как эту мысль высказываете своим подчиненным вы, Самойло Евсеевич... Прошедшие два дня показали, что Хорунжая была для Фармагея всего-навсего объектом, который может прибавить к его диссертации несколько эффектных штрихов. Кстати, позавчера приблизительно так же вы отнеслись к Черемашко. Да и сейчас относитесь. Кроме того, вам известно лучше, чем кому бы то ни было, что теоретическая и практическая ценность так называемой диссертации Фармагея равна нулю. Я утверждаю, что писал ее не врач, а карьерист, которому наплевать на больных и на науку.— Неожиданно горькими показались эти слова Игорю.— Возможно, я несправедлив к Фармагею. Следовало бы отнестись к нему еще суровее. Но на первый раз дадим ему возможность хорошенько обо всем подумать... Вы хотите еще что-то сказать, Самойло Евсеевич?
Евецкий все время пытался перебить профессора. Но слишком необычна была сдержанность Федора Ипполитовича. И Самойло, не ответив, сразу сел.
Профессор взглянул на часы и заторопился.
—. Итак, целесообразнее всего семнадцатую палату временно, до выздоровления Хорунжей, поручить, как я уже сказал, нашему новому стажеру...
— Ах, вот оно что...
Пропел это, кажется, тот же Евецкий.
Еще ярче блеснули глаза профессора. Однако и на этот раз шквал не налетел: сегодня Шостенко-старший хорошо взнуздал себя.
— Да, моему сыну,— подтвердил он.— А кого бы вы порекомендовали, Самойло Евсеевич? Действительно,
среди наших ординаторов есть такой, который знает со* стояние Хорунжей и лучше моего сына. Но у вас язык не повернется его назвать.
Вдруг поднялся Михайло Карпович.
— Я протестую! — чуть не вскрикнул он.— Накладывать такую ответственность на стажера, который не пробыл у нас и трех дней,— да как это можно, Федор Ипполитович? Ранение, осложненное воспалением быки шины...
— Я знаю,—перебил Ляховского профессор.—И удивляюсь вам, Михайло Карпович. Вы за Друзя? По-вашему, мало ему Черемашко? Вы так верите в него, что отдали бы ему всех наших тяжелобольных?.. Нет уж, сначала посмотрим, справится ли он с Черемашко. А если мой сын, никого не спросив, не побоялся оперировать Хорунжую, то пусть берет на себя вообще все грехи своего предшественника по семнадцатой. Или, по-вашему, хватит с него роли петуха, который прокукарекал, а там хоть и не рассвета?.. И попробуйте только, Михайло Карпович, потворствовать ему даже в мелочах! Лучше помогите мне использовать отцовское право в полной мере. Спрашивайте с него вдвое, втрое больше, чем с любого из присутствующих... Тебе это ясно, Игорь?
Игорь поднялся, чтобы ответить: «Да, профессор». Но большинство присутствующих слишком внимательно наблюдали за ним, а очки Самойла Евсеевича победно сверкнули.
Только Танцюра и Буда-Розальский обрадовались этому неожиданному повороту в судьбе немногим старшего их коллеги.
Игорь сказал:
— Я не считаю, что грехи доктора Фармагея — только его личные грехи. Он такой, каким ему разрешалось быть. Что же касается меня, то временное назначение меня в семнадцатую палату я буду считать вступительным экзаменом на право стажироваться в вашем коллективе, товарищи. Чем он будет труднее, тем лучше, И не только для меня. Ну, а потворствовать мне я и сам никому не позволю.
Теперь все удивленно смотрели на Игоря: таким образом благодарить нашего шефа за доверие, да ты, приятель, в своем ли уме?
Но самым удивительным было то, что шеф как бы
ничего не видел и не слышал. Пятиминутку он закончил очень спокойно:
— На сегодня все... Обход начнется ровно в половине десятого. Я побываю только у тех, кому мое присутствие необходимо. Итак, кому не терпится показать мне своих больных? — В зале поднялось несколько рук.— Хорошо... Сразу же после обхода прошу зайти ко мне тех, за кем закреплены темы этого года. Сегодня приму заведующих лабораториями и кабинетами. Завтра тех, кем руководит Михайло Карпович. Послезавтра ординаторов мужского отделения... И последнее. Обход начнется с первой палаты. Приглашаются все научные работники и ординаторы.
Как всегда, профессор солидно вышел из зала в сопровождении обеих «рук». Вслед за ними выбежал Фармагей. Быстро опустел первый ряд — ушли старшие научные работники, заведующие лабораториями...
Тогда начали подниматься ординаторы и молодежь. Однако никто не спешил уйти. Образовалось несколько группок. В голосах слышалось некоторое смятение: как же, пятиминутка прошла без единого громового раската, а суд научного руководителя был скорый и немилостивый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79