— Спрашивать Самойла Евсеевича об этом мне трудно. Боюсь, что он заберет у меня и другого.
Евецкий мстит Друзю за вчерашнее? Так мелко?
Впрочем, это неплохой повод для задуманного разговора с Сергеем! И профессор сразу схватил вола за рогаг
— А почему бы тебе не взять Игоря?
Друзь промолчал. Слишком много было у него оснований для сомнений в искренности учителя. А Федор Ипполитович положил Сергею руку на плечо.
— Ты, я слышал, отказал Игорю, когда он попросился к тебе. Ну, а если я поддержу его просьбу?
Лицо Сергея чуть посветлело.
— Вы серьезно?
— Вполне. Игорь прибежал ко мне сегодня на рассвете с просьбой присватать его к тебе: Черемашко заинтересовал его, что ли... Мало тебе моей протекций?
Друзь потер висок рукояткой палки и осторожно ответил:
— Игорь — натура увлекающаяся. Брать на себя ответственность за чью бы то ни было жизнь — не слишком ли много для начинающего стажера?
— Вот оно что! — криво усмехнулся Федор Ипполитович.— Ты сам не веришь, что Черемашко...
— Вы ошибаетесь, Федор Ипполитович. Я был солдатом. Я знаю, как вести себя в бою. А Игорь...— И, глядя своему шефу в глаза, Друзь закончил; — Боюсь, что ему
слишком часто придется отвлекаться от главного. Вернее, его будут отвлекать.
Федор Ипполитович плотно сжал губы. Он понял, на что намекает Друзь. Как видно, Татьяна посвятила его во все. Надо будет предпринять решительные меры. И немедленно.
С дочерью разговор будет короткий. Сегодня за обедом он заставит ее рассказать матери и братцу о своих отношениях с Друзем. Будут также раскрыты все карты Игоря. Ольга поймет наконец: ей прежде всего за дочерью надо присматривать, а не ввязываться в чужие дела.: Тем более, в делах этих она давно уже ничего не смыслит.
И с Сергеем не следует разводить антимонии...
Хоть и был Федор Ипполитович в цейтноте (ему пора в конференц-зал), сказал он неторопливо:
— О твоем благородстве поговорим в другой раз. Сейчас я хочу знать одно: берешь ли ты Игоря или не берешь?
Друзь прижал руку к груди.
— Это очень щедро с вашей стороны. После пятиминутки я переговорю с Игорем...
Федора Ипполитовича будто плеткой стегнули.
— После пятиминутки ты немедленно заставишь его работать! Он уже целые сутки бездельничает... Можешь верхом на нем ездить. Чтоб ни вздохнуть ему, ни охнуть!— Он шагнул к двери.— На Черемашко посмотрю после пятиминутки. Пошли!
Шагов на десять опередив Сергея, Федор Ипполитович еле перевел дух. Странно: ничего особенного между ним и Сергеем не произошло, а все перед ним вдруг поплыло куда-то,
И едва началась пятиминутка, все в конференц-зале поплыло снова. Самое удивительное — только Друзь казался неподвижной точкой, а все как бы вращалось вокруг него.
Сергей и в самом деле был в центре внимания. О том, какие опасности ждут Черемашко и как должен поступить его врач в том или другом случае, Друзь говорил так, словно не по топи ступал, а по гранитному постаменту. И как его слушали! Одни сосредоточенно, другие удивленно, третьи с сомнением, кое-кто с откровенной иронией. Но равнодушных не было.
Неужели так затронул всех этот случайный больной? Случай, конечно, очень любопытный... Да и Сергей вчера привлек к себе всеобщее внимание.
И откуда у него столько чувства собственного достоинства? На вопросы (а их было непривычно много) он отвечал с таким видом, словно борьба с тромбозами крупных сосудов была чуть ли не целью его жизни. Ни одного яе оставил без ответа.
Свои мысли о Черемашко профессор зарезервировал до посещения первой палаты. И как только Сергей ответил на последний вопрос, обратился к Фармагею:
— А что с Хорунжей?
Будущий кандидат наук не думал, что профессор заинтересуется раненой: ведь ее ранение имеет значение, да и то лишь некоторое, только для автора диссертации, в которой приходится оглядываться на найденное военное полевой хирургией.
Фармагей ответил было с места;
— У нее все так нормально, что вряд ли стоит привлекать к ней всеобщее внимание.
В подобных случаях профессор ставил точку. Но сегодня тон будущего диссертанта вызвал в нем раздражение.
— Может быть, вы соизволите пройти сюда?
А когда Фармагей подошел к столу, профессор сказал еще резче:
— А теперь доложите о состоянии Хорунжей.
Фармагей позволил себе едва заметно пожать плечами.
— Операция — вы сами это вчера отметили, уважаемый Федор Ипполитович,— сделана безукоризненно. Температура такая же, как и вчера вечером,— тридцать семь и одна. Пульс почти не отличается от пульса здорового человека. Самочувствие вполне удовлетворительное. Ночь раненая спала, не просыпаясь... Правда, перед самой пятиминуткой она пожаловалась на какую-то тяжесть в правой половине брюшной полости. Это естественно: печень и операционная рана еще не зажили.,,
— Что сделано?
— Конечно, абсолютного спокойствия Хорунжей я обеспечить не смог, так как в палате кроме нее еще трое. Впрочем, разговорами ей не надоедают. А мне непрерывно звонят: когда можно проведать Марину Эрастовну? С ее коллегами я справляюсь собственными силами. А вот как быть с милицией? Двум товарищам оттуда совершенно необходимо поговорить с нею сегодня же.
— Это все?
— Все.
Федор Ипполитович пошевелил бровями. Это был не очень приятный признак.
Но голоса профессор не повысил. Лишь как бы издали докатился раскат грома:
— Насколько мне память не изменяет, вчера вам рекомендовалось...
Чуткое к малейшим изменениям в тоне высокого шефа ухо Фармагея уловило этот отдаленный раскат. Он продолжал осторожнее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79