Подружку Игорь выбрал, ясное дело, по себе. Вдвоем с упрямым отцом легче справиться —вот и притащил ее сюда. Ну, а внук... Кажется, ему уже третий год. Интересно, есть ли в нем хоть что-нибудь от деда? А впрочем, если и не увидит Федор Ипполитович внука, не защемит у него сердце.
После долгого молчания профессор с издевкой произнес:
— Ты бы заодно и сына пригласила...
— Игоря ты сам позовешь,— отозвалась Ольга.— И очень скоро.
Тогда Федор Ипполитович тоном приказа заявил:
— Никаких гостей!
Ольга взбила для дочери подушку.
— Как хочешь. Мне нетрудно подать тебе обед сюда, в кабинет. Сиди здесь сычом, наслаждайся своей стальной непреклонностью.— Казалось, щелкнул тот самый кнут, которым Оля дрессировала некогда неразумного Федю.— Кстати, оставь в покое штору. Злость ты на ней не сорвешь.
Хотелось Федору Ипполитовичу ответить жене по энергичнее, да Ольга сразу догадалась бы, что попала именно туда, куда целилась.
Лет тридцать тому назад Олю и Федю насмешил английский роман о весьма симпатичном игроке в бейсбол. Этот парень был убежден, что игра ставит перед ним куда более сложные задачи, чем жизнь. Вне спортивной площадки он вел себя так, будто все ему нипочем, поэтому часто попадал впросак. Растерявшись, но не признаваясь в этом себе, герой романа то посыпал бифштекс вместо соли сахаром, то в его сильных руках внезапно откалывались от рюмок ножки, то он вытирал салфеткой не только губы, но и обильно покрытый потом лоб. И никак не мог понять, почему друзья и родные замечают только эти мелочи. «Они не были способны,— бесстрастно объяснял автор,— заглядывать в его стальную душу, как это умеем делать лишь мы с тобой, мой проницательный читатель».
Какой остроумной и тонкой казалась эта ирония в те давние времена! И сколько ехидства было теперь в каждом намеке Ольги на твердость Федора Ипполитовича!
— Надийка и Иванко мои гости,— спокойно закончила Ольга.— В этом доме хозяйка пока я. Поэтому запомни: Игорь пробудет здесь шесть месяцев — ни на день меньше!
Федор Ипполитович чуть не фыркнул. Вспомнила старуха, как невестой была. Да еще с какой уверенностью в своем праве требовать — точь-в-точь Оля!.. Нет, не Оля она, а наседка, которая сидит в каждой женщине! Подумаешь, за своего двадцативосьмилетнего цыпленка заступается! И не желает понимать, что этот цыпленок только о том и мечтает, как бы побольше палок вставить родному отцу в колеса...
Уходя из кабинета, Ольга бросила:
— Я знаю, тебе все равно, что подумает о своем свекре Надийка. Но мне не безразлично. И завтра ты или сядешь за стол с нами, или... или раньше девяти домой не приходи!
Дверь закрылась.
С минуту Федор Ипполитович убеждал себя, что угроза жены ничего не означает. Обедать завтра он будет дома. А если Ольга выполнит свою угрозу, тем лучше: невестка сразу поймет,— чем скорее Игорь отсюда
исчезнет, тем меньше неприятностей будет и у него, и у его жены.
Марш по кабинету возобновился.
Итак, ни семейный разлад, ни бессонница стальной души профессора Шостенко не задели.
Почему же еще острее стало чувство неприкаянности и растерянности? Неужели правы Самойло и Фармагей? Неужели причина этому Сергей Друзь?
В самом деле, кто целый день трепал нервы своему принципалу?
Федор Ипполитович как бы снова увидел голову Сергея над аортой Черемашко, с крупными каплями пота между шапочкой и маской. Какие уверенные и точные у него пальцы! Как виртуозно, хоть и неторопливо, его скальпель находит пути, чтобы уйти подальше от аорты! Не хуже, чем у его учителя... если бы, конечно, тот все сообразил и сам принялся удалять тромб. А профессор непременно сообразил бы, не пойди его голова кругом еще перед операцией. И не возился бы с тромбом столько!
Вот тебе и полуинвалид... Вот тебе и неудачник...
Четыре года работает Сергей в институтской клинике, а никто (Федор Ипполитович не исключение) не замечал за ним ни сообразительности, ни смелости и уж конечно ни малейшей искры таланта. Покладистость и удивительная скромность,— вот и все, чем Сергеи выделялся. Но ведь скромность (Федор Ипполитович всегда так думал) вообще не признак одаренности. Особенно скромность сверчка, интересы которого дальше щели за печкой не идут...
Давно следовало отчислить Друзя из ординатуры...
И — на тебе!
Сергей — точь-в-точь вода, которую дурак задумал вскипятить на огне свечи. Подвесил и забыл. А вода нагревалась и нагревалась... Когда же на нее случайно оглянулись, она вовсю бурлила и пар стоял над нею столбом...
Сразу же поразила ехидная мыслишка;,
«А дураком-то со свечкой был ты...»
Федор Ипполитович сдержанно крякнул: так черт
знает до чего можно додуматься.
И вспомнилось...
Года за три до своей смерти Дмитрий Кириллович Шанин делал не менее сложную операцию. Ассистировал ему Федя. Как всегда, любуясь мастерством старика, он спрашивал себя: «Стану ли я когда-нибудь таким же артистом?» И в самое ответственное мгновение из дрогнувшей руки Дмитрия Кирилловича чуть не выпал скальпель: сердце старика не выдержало напряжения. Не раздумывая Федя выхватил скальпель у Шанина, бесцеремонно оттолкнул его от стола — сам сделал что нужно: спас больного от смерти, а старого учителя от непоправимого. Как бешено сверкнул глазами на своего слишком решительного ученика Дмитрий Кириллович!; А после операции подошел к Феде, обнял, расцеловал...
Разве тусклая свеча грела Федю смолоду? Все время его охватывало жаркое пламя, которым до последнего дыхания пылал его учитель. Шанин умер на семьдесят восьмом году жизни, то есть был он на пятнадцать лет старше Федора Ипполитовича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79