Игорь пожал плечами.
— Какое значение все это имеет теперь, когда в палате смертников лежит ценный для нашего общества человек? А мы не знаем, как вытащить его из гроба, и миримся с этим? — Игорь искоса взглянул на отца.— Вот и позволь мне вместе с Сергеем подумать, поискать... если у тебя на это нет времени.
— Весьма торжественно! Как на митинге! — Притворная деликатность Федора Ипполитовича уступила место нескрываемой недоброжелательности.— Снова пытаешься разбудить мою сознательность?
— Нет, отец, сознательность здесь ни при чем. Особенно моя: ей не спасти Черемашко... Вот если бы ты по- настоящему подумал об этом..г
Удивительное дело! И вчера сын разговаривал с отцом сдержанно, не выходя за рамки приличия. Но отец тогда как-то не заметил этого. Почему же сегодня это бросается в глаза?
Вчера каждое слово Игоря выводило профессора Шостенко из себя. Дошло до того, что профессорский гнев, не найдя выхода, внезапно обрушился на слишком говорливого Самойла Евсеевича. Почему-то казалось, будто «левая рука» виляет хвостом, стремясь навязать патрону свои домыслы. Ну, Самойло не из обидчивых...
Почему же сегодня обиженный отец разговаривает с обидчиком сыном, не повышая голоса? Только потому, что голос, не дай бог, долетит до Ольгиных ушей?..
Сыну он сказал тише:
— Что-то ты на себя не похож сегодня. Куда девалась твоя прыть? Запел с чужого голоса? Или кто-то научил тебя так разговаривать со мной? Кто же? Татьяна?
— Нет, папа, я все тот же.— Игорь снова конфузливо отвернулся.— Просто Черемашко заставил меня о многом подумать... Я все равно пришел бы к тебе, даже заведомо зная, что ты не пойдешь мне навстречу... Чтобы подготовиться к нашему разговору, у меня была всего одна ночь. А сколько ненужного между нами накопилось! Надо было хоть что-то из себя выгрести. Один я не успел бы. Вот жена и помогла мне.
Дверь была плотно закрыта. Из-за нее не долетало ни звука. И Федор Ипполитович поймал себя на том, что он не отрывает взгляда от дверной ручки: не повернется ли она, не войдет ли в столовую Ольга?.. Так вот почему она позвала сегодня на обед жену Игоря: знает, что и сыну посчастливилось найти сокровище, каким она была некогда для Феди...
Чтобы сын ничего не заметил, отец нахмурил брови:
— За юбку держишься? Кто же она —твоя Дульцинея?
Тень пробежала по лицу сына.
— Надия — так зовут мою жену. Надия...— Но руки его лежали на столе неподвижно и голос не дрожал. Правильно, хирург всегда должен владеть собой.— Дочь бывшего шахтера. Теперь ее отец — начальник участка на шахте в Кадиевке. Чем-то напоминает Черемашко: такой же выдержанный и бесстрашный, с такой же хитринкой и в речи, и в улыбке. Ну, а его дочь сам увидишь
сегодня... Скажи, что бы ты сделал с тем, кто заявил бы, что ты всю жизнь держишься за мамину юбку?..
Этот вопрос Федор Ипполитович не пожелал расслышать.
— Живете дружно?
— Друг друга понимаем. Хотя, как и ты когда-то, я все время чувствую себя словно при свежем ветре.
— Терпишь?
Что-то заговорщическое промелькнуло в сыновних глазах.
— Я твой сын... Ну, и слышал я — опытным морякам не только попутный, но и противный ветер помогает идти вперед... Ты этого уменья, кажется, не растерял. А я моряк начинающий, и в лицо ветер мне еще не дул. Зато боковой дует часто. Вот и приходится брать с тебя пример. Как видишь, я доплыл до твоего института. Не потону и в дальнейшем.
Зацепил-таки, чертов сын, опасную тему!
Но ничего обидного в словах сына Федор Ипполитович не почувствовал. И если сегодняшняя выходка Ольги всего лишь «последняя туча рассеянной бури», ему, пожалуй, пригодится «философия» сына.
Да и пора заканчивать эту беседу: ответ Игорю долгих разговоров не требует.
Итак, не мир, а прекращение огня. На очень короткий срок: как ни печально, а Черемашко долго не протянет. Кроме того, если и придет сегодня телеграмма из министерства, Игорь сразу из города не уедет: сначала ему нужно жену и сына домой отправить. Вот если бы...
Все настойчивее подступало к Шостенко-старшему это самое «вот если бы». И сколько в нем было горечи!!
«Ну, почему не скажешь, что за эти годы ты поумнел, что разъединила нас с тобой твоя мальчишеская запальчивость? Неужели это так трудно?..»
Федор Ипполитович посмотрел на часы, поднялся и направился к двери. Возле Ольгиного стула остановился, оперся на его спинку.
— Ответ мой узнаешь в институте,— начал он весьма официально.—Должен же я выслушать и другую сторону— Сергея... Но, независимо от моего ответа, ты сегодня обязан быть здесь к обеду. Этого желает твоя мать. И попробуй только поиграть на ее нервах!
И все-таки казалось, что обращается Федор Ипполитович не к блудному сыну и не к стажеру, а к товарищу по несчастью: сам, мол, понимаешь...
А может... А может быть, черт возьми, к товарищу по одинаковому счастью?
Около часа Друзь просидел один в ординаторской, снова и снова обдумывая, каким должен быть режим для Василя Максимовича. И поминутно посматривал на дверь: не идут ли за ним из первой палаты? Да и Вадику пора быть здесь, рассказать о вычитанном из взятых домой книг и журналов. Без этого Друзь ни на пятиминутке, ни во время обхода не сможет чувствовать себя уверенно. И очень жаль, что Александр Семенович не успеет до пятиминутки побывать во всех больницах и клиниках города. А его сведения могут принести, пожалуй, больше пользы, чем поиски Вадика...
В начале девятого дверь приоткрылась и показалась голова Жени.
— Проснулся!
В палате Женя молча протянула Друзю термометр.
Снова потемнели ее глаза. Снова сдержанны ее движения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79