Считает опыт, приобретенный Игорем в шахтерской больничке, более совершенным, чем свой?.. Ну и не терпится взглянуть, каким же хирургом стал его сын...
Если то, что дошло об Игоре до Федора Ипполитовича, правда, то Сергей правильно сделал, поручив операцию своему другу. Ведь руководителю этого института ни разу не пришло на ум, что из бывшего сапера может выйти что-то путное: четыре года он не позволял Сергею ни о чем, кроме мелких операций на сосудах, думать. Где уж такому справиться с перитонитом! Да, практический опыт у Игоря богаче. А если Сергей ассистирует Игорю так, как вчера своему учителю, оснований для вмешательства высшей власти не должно быть.
Как же Сергей вчера переволновался! Какая глубокая зарубка останется у него в сердце после неимоверно рискованного испытания! И не побоялся же, хромой бес... А ведь понимал, что Федор Ипполитович дал ему согласие на удаление тромба потому, что был уверен: все равно у Черемашко пульс исчезнет задолго до окончания операции. Пульс действительно исчезал, но профессора Шостенко это почти не взволновало...
Федор Ипполитович встряхнул головой, отгоняя нелегкий укор самому себе...
Итак, если сын и.<4 Неужели будущий Вениамин?...
Если Сергей и Игорь сумеют спасти Хорунжую, Федор Ипполитович на этот раз сумеет быть справедливым: он найдет для обоих слова, совсем не похожие на сказанные вчера Сергею.
А если Хорунжая к утру очнется и будет себя чувствовать не хуже, чем Черемашко сегодня, и расскажет о ней на пятиминутке Сергей, как будет ерзать Самойло! Но это лишь часть наказания за сегодняшний день. Ну, а Фармагея ждут еще большие неприятности, даже если он догадается подать перед пятиминуткой заявление об уходе по собственному желанию.
Кстати, этим будет поставлена точка над откровенно жульническими предложениями престарелого иезуита...
Очевидно, в каждом человеке до глубокой старости живет мальчишка.
Федор Ипполитович пришел к резонным со всех точек зрения выводам. Он уже не считает тебя щепкой и видит, что не так далеко унесло его от берега. Пойти бы теперь к себе в кабинет и, коротая время в ожидании, прикинуть, как поскорее добраться до твердой земли.
Вместо этого Федор Ипполитович, крадучись, словно подросток, которому очень хочется залезть в чужой сад, вошел в коридор. Долго стоял он, прислушиваясь под дверьми операционной.
Ни одного звука из-за дверей не донеслось.
Профессор вернулся на лестницу и, не останавливаясь, не думая о том, что ждет его в мужском отделении, повернул к маршу наверх. Своя ли воля повела его к первой палате или мысль о Косте Грушине,— какая, в конце концов, разница?
Если бы не со смешинкой добрые глаза, которыми больной поглядывал на медсестру (она, опустив голову на грудь, сидела перед ним в кресле), Федор Ипполитович не узнал бы Черемашко. Василь Максимович был чисто выбрит, казался помолодевшим.
Гостя Черемашко встретил куда бодрее, чем утром. — Нашлась-таки свободная минута?
И легонько толкнул медсестру в колено. А когда та вскинула голову, успокоил ее жестом.
Федор Ипполитович ничего не сказал этой соне. Уподобляться Самойлу — до такого профессор Шостенко не дошел. А тетеря свое получит сполна: сон возле тяжелобольного нельзя прощать никому! Пока что Федор Ипполитович лишь выслал ее взглядом из палаты: свидетели ему ни к чему.
Усевшись, он машинально проверил пульс у Черемашко и начал тоном, который выработал еще в Двадцать восьмом полку для бесед с ранеными:
— Неплохо... А как чувствуете себя?
— Как мне положено. Жаловаться как будто не на что.
— Почему не спите?
— Сколько можно! Не успею проснуться, как сейчас же укол — и: «Чем больше будете спать, тем здоровее станете»... Надо от сна передохнуть.
— Ко мне есть вопросы?
Расспрашивал Федор Ипполитович почти машинально. И из-под нахмуренных бровей вглядывался в Черемашко. Но ничего, хотя бы отдаленно напоминающего Костю, не находил. Очевидно, почудилось ему что-то утром. Когда слишком настойчиво ищешь потерянное, где только оно не померещится...
Глаза у Василя Максимовича потускнели.
— И вопросов нет. Правды вы мне все равно не скажете. Да и к чему мне она, ваша правда?
Почти не слушая больного, Федор Ипполитович принялся повторять прописи, установленные еще врачами каменного века.
— Недуг, мой друг, всех больных лишает возможности понимать правду как надо.
— Ну, это и от вас зависит, дорогой профессор. Сергей Антонович, к примеру, сказал мне прямо: таковы, мол, дела твои, Черемашко,— вроде пора тебе закругляться.
— Так и брякнул? — резко спросил Федор Ипполитович.
— Ну, такого никто не скажет даже врагу, если он при смерти. Напротив, Сергей Антонович подробно разъяснил мне, как я должен помогать ему, чтобы ваша медицинская наука не села в лужу. Разъяснил и пообещал,
что и он и вы' сумеете распорядиться моей помощью самым лучшим образом. Как видите, мне не навредило.
Но это не сделало профессора более внимательным. Откликнулся он своим привычным властно-шутливым тоном:
— Начинаете, значит, вторую жизнь?
Глаза Василя Максимовича совсем погасли.
— Сегодня, Федор Ипполитович, вы мне уже сулили эту самую вторую жизнь. И я вам кое-что ответил. Да, видно, в одно ухо вошло, а из другого вылетело. Не знаю, как вам, а мне вторая жизнь давно обеспечена. И ваша наука тут ни при чем... А теперь я вас спрошу. Разве вы жить второй раз не собираетесь?
Не сразу дошел до Федора Ипполитовича смысл этого вопроса.
-— Как прикажете понимать вас?
— Очень просто. Но не по-вашему. Вы так считаете: если я спас человека от смерти, значит, подарил ему вторую жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79